Кошмар в августе
Шрифт:
— Когда?
Паэгле отвела светлую прядь с лица.
— Вчера.
— И сказала ему, что возвращаешься раньше?
— Сказала.
— Ну вот! — Даша хлопнула в ладоши. — Вот тебе и доказательство: ты предупредила его, что вернешься раньше, потому он и не пришел.
— Не знаю, не уверена. Кроме того, я приехала сегодня, а прийти он должен был вчера.
— А ты уточнила, когда именно собираешься приехать?
— Не помню.
— Вот именно. Он просто перестраховался. Возможно, если бы ты ему не позвонила, у меня уже были бы доказательства.
Юлька мрачно растирала пальцы.
— Повторяю:
— Но...
— У тебя есть еще что сказать по существу?
— Нет, но...
— Тогда позволь мне заняться делом и займись чем-нибудь полезным сама. — Паэгле продолжила разбирать вещи.
Пожав плечами, Даша уже хотела сообщить, что никакой работой она больше заниматься не собирается, а вовсе даже наоборот — собирается домой, как вдруг вспомнила о неожиданном визите их бывшей одноклассницы.
— Кстати, забыла сказать. Юркевич заходила. Как всегда, с истерикой.
Паэгле вздрогнула, как будто ее ударили.
— Что ей было надо? — глухо спросила она, не поднимая лица от чемодана.
— Ты не поверишь, но на этот раз она рыдала по поводу своей беременности. Представляешь?..
— По поводу чего? — Юлька медленно подняла чуть затуманившийся взгляд.
— Беременная она, а...
— Чушь.
— В каком смысле? — удивилась Даша.
— Они не могут иметь детей. — Тонкие пальцы чуть подрагивали. — Это все ее фантазии.
— Но она сказала, что ее муж лечился...
— Нельзя лечить руку, которой нет, — резко бросила Юлька.
— Ты это в каком смысле? — опешила Даша. Перед глазами возникла вполне конкретная картина.
Паэгле это поняла.
— Не в том, в каком тебе представилось. Все, что касается возможностей ее мужа, безнадежно. К сожалению.
Странно, но Даша готова была поклясться, что слова «к сожалению» Юлька произнесла без всякого сожаления. В принципе это объяснимо, Паэгле всегда презирала Юркевич и, судя по всему, перенесла свое отношение и на ее мужа. Но только непонятно, зачем тогда Дианка сюда ходит? Какой бы тупой она ни была, за двадцать лет можно бы догадаться, что здесь ее не шибко любят.
— А чего это она к тебе ходит? — не удержалась от вопроса Даша.
— Надеется на чудо, наверное.
— На какое?
— Слушай, Рыжая, я очень устала, а мне еще надо много что сделать, давай перенесем все разговоры на завтра. И постарайся больше меня не тревожить. Лучше займись делом.
— Что значит — займись делом? — недовольно осведомилась Даша. — Я все дела уже закончила. Рыб отравил Валикбеев, других идей у меня нет и не будет.
— А ты все-таки постарайся.
— Что? Родить другие идеи?
— Получить доказательства.
— Слушай, Юль, — Даша старалась быть терпеливой, — ты всегда была разумным человеком. Даже слишком разумным. Но сейчас, извини, в твоих мозгах что-то разладилось. Я, кажется, тебе все популярно объяснила: ни Пантелеев, ни Истомин не изъявили желания попасть в квартиру в твое отсутствие, Истомин хотел купить мальков, но это и понятно, Пантелеев же вообще не проявил к рыбам никакого интереса. Из троих один только Валик-беев вел себя неадекватно. Под надуманным предлогом он хотел проникнуть в твой дом, потом резко передумал, теперь уже ясно почему... Чего тебе еще нужно?
— Доказательств. Надежных, стопроцентных доказательств.
— Зачем? — Даша прищурилась. — В суд на него подашь?
— Нет.
— Пристрелишь?
— Не говори глупости.
— Тогда какого черта...
— Выражайся прилично, — оборвала ее Паэгле, — и постарайся уяснить одну простую вещь: я плачу — я выставляю требования. Когда будет наоборот, тогда и будешь качать права.
Даша смотрела на бывшую одноклассницу тяжелым взглядом. То, что легко прощалось в школе, становилось абсолютно недопустимым в зрелом возрасте. И человеку с высшим образованием следовало бы об этом знать.
— Знаешь что, Юля, — раздельно произнесла она, — иди-ка ты в жопу. И деньги свои можешь засунуть туда же. Я прилетела только потому, что хотела помочь, а ты ведешь себя, как обыкновенная свинья.
Громко хлопнув дверью, она отправилась в свой чулан собирать вещи.
Глава 17
1
Машина медленно тащилась в пробке на Садовом. Даша тупо смотрела в окно, она была просто убита. Нет, ей не было жалко потраченного времени и уж тем более денег, в самое сердце ее ранила человеческая неблагодарность. Пусть для Паэгле она никогда не была подругой, но все-таки человеком, с которым бок о бок прошли десять не самых плохих лет жизни... Ведь она приехала по первому зову, а с ней обошлись, словно с мусорным ведром. Как можно так поступать? Едва сдерживая слезы, Даша упивалась обидой, ей было ужасно жалко себя. Обида переживалась тем острее, что ее давно уже никто не обижал: в Праге она вела уединенный образ жизни — ни друзей, ни любовников у нее не было, следовательно, и обижать было некому, а немногочисленные знакомые в основном были людьми спокойными, солидными, и встречались они только для того, чтобы сходить в театр или в ресторан, и никаких претензий, разумеется, при этом друг к другу не предъявляли.
Достав бумажный платок, Даша промокнула глаза. Две черные капли медленно расплывались на белой поверхности. «Мои слезы черны от горя», — подумала она, и тут же ее передернуло: мысль за версту отдавала декадансом, к слезам, пусть и черным, примешивалось раздражающее чувство неловкости — что ни говори, а Юлькино хамство в немалой степени было спровоцировано ее собственной неадекватностью. Она уже готова была часть ответственности взвалить на себя, но губы упрямо сжались: да, возможно, следствие проведено не лучшим образом, однако это все равно не значит, что об нее можно вытирать ноги.
Такси тем временем окончательно увязло в пробке. Прогорклый воздух московского асфальта бессильно дрожал, лишая веры, надежды и последних капель кислорода. Сквозь пыльное окно Даша тоскливо взирала на таких же, как и она, несчастных, безнадежно окольцованных Садовым кольцом.
«И чего Юльке еще было надо? — продолжала она в мыслях бесконечный диалог с самой собой. — Да, следствие проведено не идеально, но всегда важен в первую очередь результат — преступник выявлен. Так зачем же зря нервы трепать и себе, и людям?..» Конечно, Паэгле можно записать в холодные, бессердечные эгоисты, только это все равно не объясняло того ослиного упорства, с которым та пыталась докопаться до истины. Зачем нужны стопроцентные доказательства, если с преступником и сделать-то ничего нельзя?