Кошмар в Ред Хуке

Не так давно внимание прохожих в Паскоаг-Виллидж привлекла странная выходка высокого человека плотного сложения, на вид вполне здорового. Судя по всему, он спускался с горы по дороге из Чепаче, но, увидев заграждение, свернул налево, к главной улице, где несколько кварталов делового центра придают ей вполне городской вид. И вот здесь без всякой видимой причины прохожий и удивил всех своей странной выходкой. Уставившись на самое высокое здание, он вдруг разразился истерическими воплями, кинулся прочь со всех ног и, споткнувшись на перекрестке, упал. Оказавшиеся рядом люди бросились к нему на помощь, подняли, отряхнули пыль с одежды. Он был в сознании, ничего не повредил и, очевидно, уже оправился от внезапного нервного приступа. Человек смущенно пробормотал что-то о пережитом стрессе и, не поднимая глаз, свернул на дорогу, ведущую в Чепаче. Так он и скрылся, ни разу не обернувшись. Очень странно, что подобная история приключилась с вполне нормальным человеком, крепким и жизнеспособным. Очевидцы не сочли ее менее странной оттого, что один из прохожих признал в нем пансионера, поселившегося недавно на молочной ферме на окраине Чепаче.

Далее выяснилось, что странный человек – нью-йоркский полицейский детектив Томас Ф. Малоун и он находится в долгосрочном отпуске

под медицинским наблюдением после чрезвычайно напряженной работы над одним расследованием, которое, к несчастью, обернулось для него драмой. Во время рейда, в котором Малоун принимал участие, обрушилось несколько старых зданий, и гибель нескольких человек, как арестованных, так и его товарищей, глубоко его потрясла. В результате один вид здания, хоть отдаленно напоминавшего те, что рухнули, вызывал у него острый аномальный ужас. В конце концов психиатры запретили ему на длительный период находиться в городе. Полицейский врач, у которого родственники жили в Чепаче, предложил сельский уголок с деревянными домами в колониальном стиле как идеальное место для психической реабилитации. Туда и отправился наш страдалец, дав обещание не ездить в более крупные деревни с кирпичными домами, не посоветовавшись прежде с врачом-специалистом из Уунсокета. С ним он должен был держать постоянную связь. Сегодняшняя прогулка была ошибкой, и пациент расплатился за непослушание испугом, ушибами и унижением.

Такие вот слухи ходили в Чепаче и Паскоаге, не больше знали и самые сведущие врачи. Сначала Малоун рассказывал им свою историю во всех подробностях и, лишь убедившись, что ему никто не верит, умолк. Тогда он решил беречь свой душевный покой и вовсе не возражал, когда все сошлись на том, что обвал убогих зданий в Ред-Хуке, районе Бруклина, и, как результат, гибель многих отважных полицейских вызвали у него нервный срыв. Все вокруг считали, что он перенапрягся, пытаясь расчистить рассадник беспорядка и насилия. По общему мнению, там творились жуткие дела, и неожиданная трагедия явилась последней соломинкой. Самое простое, всем понятное объяснение. Но Малоун был не так прост и понял, что лучше принять все как есть. Как расскажешь людям, лишенным воображения, о запредельном ужасе, недоступном человеческому пониманию? Как расскажешь о кошмарных домах, целых кварталах и городах, как проказой, как раком пораженных злом, на беду проникшим к нам из более древних миров? Для Малоуна это закончилось бы палатой, обитой войлоком, в лечебнице для психических больных, а не мирной ссылкой в деревню на поправку. Малоун был разумный человек, хоть и мистик. Он обладал кельтским провидением таинственного и скрытого, но одновременно – сильной логикой аналитика и острым глазом, мгновенно отмечающим все внешне неубедительное. Сочетание этих качеств и завело Малоуна так далеко в сорок два года, оно забрасывало его в необычные места для выпускника Дублинского университета, появившегося на свет в георгианском особняке близ Феникс-парка.

Теперь, вспоминая увиденное и с трудом осознанное, Малоун окончательно утвердился во мнении, что лучше сохранить все в тайне, иначе бесстрашный борец превратился бы в дергающегося невротика, а старые каменные трущобы и темнокожие коварные лица – в ночной кошмар и жутковатое чудо. Не в первый раз Малоун подавил в себе желание как-то истолковать пережитое. Разве сам по себе прыжок в разноязычную бездну нью-йоркского преступного мира можно расценить иначе, как чудачество, не поддающееся разумному объяснению? Да и что мог увидеть знаток древнего колдовства и гротескных чудес, открытых проницательному взгляду, в этом котле с ядовитым варевом, где смешалось все зло прошлых веков и вершилось гнусное насилие? Он видел адское пламя, зеленоватое и таинственное, в ужасной мешанине явной жадности и скрытого кощунства.

Малоун застенчиво улыбался, когда все знакомые нью-йоркцы насмехались над его экспериментами в полицейской работе. Они остроумно и цинично высмеивали его фантастическую погоню за непознаваемыми тайнами и заверяли его, что в наше время в Нью-Йорке можно найти лишь кич и вульгарность. Один из знакомых предложил Малоуну пари на огромную сумму, что он не сможет, как бы ни расхваливала его «Дублин ревю», написать интересный рассказ о жизни нью-йоркского «дна». Теперь Малоун задним числом понял: ирония космоса подтверждает пророческие слова, тайно опровергая их легкомыслие. В конце концов, ужас не опишешь в словах: он подобен книге, о которой немец у Э. По [1] говорит: «Es lasst sich nicht lesen» – «Она не позволяет себя прочесть».

Малоун был твердо убежден, что всюду и всегда есть скрытая тайна. В юности он тонко чувствовал скрытую красоту и радость и был поэтом, но с годами бедность, горести и ссылка обратили его внимание на мрачную сторону жизни, и теперь его интриговало тайное проявление зла в мире. Повседневная жизнь превратилась для него в фантасмагорию мрачных исследований теневой стороны жизни. Он то с вожделением взирал на скрытый порок в лучших традициях Бердслея [2] , то давал понять, что за самыми обычными формами и предметами кроется насилие и кошмар в традициях тонких и менее известных работ Густава Доре [3] . Малоун одобрял насмешки людей высокого интеллекта над скрытыми тайнами: он полагал, что непосредственный контакт высокого интеллекта с тайнами, сохраненными старинными или современными примитивными культами, может угрожать существованию мира, а может быть, и цельности Вселенной. Конечно, мрачность этих рассуждений налицо, но у Малоуна она уравновешивалась здравым смыслом и глубоким чувством юмора. Малоун вполне довольствовался полуразгаданной тайной, запретной для поверхностного толкования. А нервный срыв произошел у него потому, что он по долгу службы столкнулся лицом к лицу с чем-то ужасным и дьявольски коварным.

Некоторое время тому назад Малоуна командировали в полицейский участок на Батлер-стрит в Бруклине, где он обратил внимание на расследование в Ред-Хуке. Это на редкость убогое место возле старой пристани на Гавернор-Айленд с грязными дорогами, ведущими вверх от причалов к трущобам Клинтон– и Корт-стрит – там, где они сворачивают к Боро-Холлу. Дома в Ред-Хуке в основном кирпичные, построенные в начале или в середине прошлого века. Некоторые улочки и переулки сохраняют волнующий дух старины, который по традиции называют диккенсовским. Ред-Хук – своего рода Вавилон, смешение языков. Здесь живут сирийцы, испанцы, итальянцы, негры, ведущие постоянную междоусобную войну. Неподалеку – поселения скандинавов и американцев. Это поистине вавилонское столпотворение, шум и грязь, жуткие вопли, сливающиеся с плеском волн у пирсов, чудовищная органная литания портовых гудков. Давным-давно здесь наблюдалась иная картина – ясноглазые моряки у причала, добротные дома состоятельных хозяев, построенные со вкусом, особняки на горе. Остатки былого благополучия – архитектура зданий, редкие красивые церкви. Отдельные детали быта – следы оригинального искусства и культурного прошлого – стертые ступеньки лестницы, обшарпанная дверь подъезда, жалкая пара пилястров или фрагмент погнутого и ржавого ограждения газона. Застройка квартальная, и окна-фонари некоторых домов напоминают о прошлом, когда домочадцы капитанов и владельцев кораблей высматривали их в море.

Теперь этот источник материального и духовного гниения оскорбляет небо богохульством на сотне языков. Орды бродяг шатаются по улицам и переулкам с криками и песнями, невидимые руки внезапно гасят свет, задергивают шторы, и смуглых, с печатью порока лиц уже не видно в окнах, когда непрошеные гости начинают бродить по улицам. Полицейские отчаялись навести здесь порядок или изменить что-то к лучшему и лишь стараются оградить окружающий мир от заразы Ред-Хука. Полицейский патруль встречает призрачная тишина, и арестованные здесь преступники не дают показаний. Явные нарушения закона столь же разнообразны, как и местные диалекты, а диапазон преступлений – от контрабанды рома и нелегального проживания иностранцев, всевозможных уголовно наказуемых деяний до разбойных нападений и самых зверских убийств. Громкие преступления совершаются здесь не чаще, чем в других местах, но это не делает чести Ред-Хуку, разве что сомнительную честь искусства заметать следы. В Ред-Хук многие приходят, но немногие уходят отсюда, по крайней мере по суше, и у тех, кто держит язык за зубами, шансов уйти больше.

Малоун улавливал в таком положении вещей зловоние тайного сговора, более ужасного, чем любой грех, осуждаемый гражданами и замаливаемый священниками и филантропами. Малоун сознавал – в этом ему помогало и воображение, и научные знания, – что современные люди в условиях беззакония непостижимым образом руководствуются самыми темными варварскими инстинктами в повседневной жизни и религиозных культах. Малоун, знаток человеческой природы, зачастую с содроганием наблюдал процессии обезображенных оспой молодых людей с одурманенными глазами. Они брели по улицам в полуночной темноте, произнося нараспев какие-то заклинания и проклятия. Он постоянно видел подозрительные группы молодых людей. Они стояли в дозоре на углах улиц и искоса посматривали по сторонам, что-то наигрывали с мрачным видом в дверях домов, одурманенно дремали или ругались за столиками кафе близ Боро-Холла, а порой перешептывались возле побитых такси, стоявших у высоких крылец обшарпанных домов с плотно закрытыми ставнями. Эти ребята пугали и интриговали его больше, чем он признался бы товарищам по службе. Для Малоуна они были чудовищной нитью преемственности, затканной в какой-то дьявольский узор многовековой давности, таинственный и ничего общего не имеющий с жалкой кучкой фактов – списком притонов, примет и повадок их завсегдатаев, добросовестно составленным в полиции. Эти молодые люди, по мнению Малоуна, являлись наследниками каких-то жутких первобытных обычаев, участниками унижающих человеческое достоинство культов, более древних, чем само человечество. Сама согласованность их действий наводила на мысль о порядке, кроющемся за видимым нищенским беспорядком. Малоун не стал бы тратить время попусту на чтение трактатов типа «Культ ведьм в Западной Европе» мисс Мари [4] . Он знал, что до сих пор у крестьян и многих других суеверных людей сохранился обычай посещать тайные собрания и страшные оргии. Этот обычай восходил к темным культам прошлого и отразился в легендах и преданиях под названием «черная магия» или «шабаш ведьм». Малоун и мысли не допускал, что дьявольские остатки старых азиатских и урало-алтайских культов плодородия полностью исчезли, и часто думал, какие пережитки этой жуткой старины, чернее и страшнее тех, о которых шепчутся люди, еще живут в наше время.

Малоун оказался в самой гуще событий в Ред-Хуке, когда занялся делом Роберта Сайдема. Сайдем был затворник, настоящий книжный червь, потомок старинного датского рода, некогда человек вполне состоятельный. Он жил во Флэтбуше, в просторном, плохо сохранившемся особняке, который построил его дед. В те времена это была деревня, и дома в колониальном стиле располагались вокруг увитой плющом реформистской церквушки со шпилем и нидерландского кладбища за железной оградой. Уединившись в своем особняке, стоявшем посреди старого сада, Сайдем шесть десятков лет читал и размышлял. Правда, лет тридцать тому назад он отправился на пароходе в Старый Свет и прожил там восемь лет. Слуги были для Сайдема непозволительной роскошью, а гости захаживали к нему крайне редко. Сайдем ни с кем не заводил дружеских отношений и редких посетителей принимал в одной из трех комнат первого этажа, где поддерживал порядок, – в просторной, с высоким потолком библиотеке. Вдоль ее стен располагались книжные шкафы, плотно уставленные увесистыми томами архаичного вида и весьма предосудительного содержания. Рост городка и его поглощение Бруклинским районом Нью-Йорка никак не повлияли на жизнь Сайдема, а сам он привлекал все меньше и меньше внимания окружающих. Ровесники еще узнавали его на улице, но для большинства молодых жителей он был всего-навсего толстым стариком странного вида: неопрятные седые волосы, щетинистая бородка, лоснящийся черный костюм и трость с золотым набалдашником – все это вызывало лишь насмешку.

Конец ознакомительного фрагмента.