Кошмарный робот
Шрифт:
– Этот разговор состоялся чуть больше недели назад. В прошлый вторник вечером Рода спустилась в восемь часов, одетая для приема гостей. Я находился в лаборатории за работой, когда она вошла ко мне и, крутясь на месте, демонстрировала новое платье. Я что-то сказал о нем в ответ на ее вопросы о длине, фасоне и т.д., а затем спросил, кто придет, и она, как бы надувшись, сказала, что не знает, скажет она мне или нет. Я был несколько раздосадован, так как не видел причин для подобного поведения, когда она, быстро переменившись, разразилась смехом и сказала – я отчетливо помню ее слова:
– "Ой-ой, какой ты смешной братец. Ну, если хочешь знать, это…" – она на мгновение замешкалась, – "твой друг, мистер Дреннинг. Видишь ли, он может сделать предложение
– Все еще смеясь, она, слегка запнувшись, вышла из комнаты, и, конечно, мне и в голову не пришло, что она могла пошутить. Чуть позже я услышал звонок и шаги в коридоре. Я продолжил свою работу, которая заключалась в тестировании новых ламп и записи их относительной силы. Ближе к вечеру я услышал, как хлопнула входная дверь, и кто-то вышел из дома. Это было обычное явление, которое не произвело на меня никакого впечатления. Вы понимаете. Я часто замечал, как, полагаю, и вы, что необычное редко сопровождается явлениями, которые можно назвать предвосхищением.
– Прошел, наверное, час, когда я закончил свою работу, и тут мне впервые пришло в голову, что Рода не зашла пожелать мне спокойной ночи, и я не слышал, как она поднималась наверх. Я зажег сигарету и, открыв дверь в холл, увидел, что в гостиной все еще горит свет. Подумав, что она читает и что ей пора на покой, я прошел по коридору и вошел в комнату.
Доктор сделал паузу и закрыл глаза рукой.
– Я полагаю, – продолжал он, – что буду продолжать стоять и смотреть из этого дверного проема до тех пор, пока не окажусь бесцельно крутящимся на конце веревки". Она сидела в кресле Морриса у стола, лицом ко мне. Ее тело обмякло, голова свесилась влево, язык вывалился из идиотски раскрытого рта, и слюна стекала с губ на кружевную оборку платья. Глаза ее были открыты, остекленевшие, полные дикого ужаса. Руки ее лежали на подлокотниках кресла, и по ним было видно, что она внезапно упала, тщетно пытаясь до чего-то дотянуться. Я не знаю, не могу объяснить вам, как и почему лежащая в кресле фигура может навести на мысль о падении, которому предшествовало напряжение в поисках какого-то определенного предмета, но именно такой эффект произвело на меня то мгновение, когда я стоял в оцепенении.
– Придя в себя, я бросился к ней и распрямил ее. В моих руках она была словно безвольная плоть. Я пощупал пульс и ничего не почувствовал. Я попробовал еще раз, но ничего не произошло. Я поднес хрустальный циферблат своих часов к ее рту. Дыхания не было видно. Она была мертва. Я уронил ее руку и побежал в лабораторию за стимулятором. Я всегда держал запас в маленьком шкафчике в углу, и вот я уже нащупывал нужную мне склянку, когда меня испугал быстрый щелчок одного из телеграфных аппаратов. Я остановился в изумлении. Из комнаты, которую я только что покинул, пришло сообщение, и это было ее сообщение. Я бы узнал его из тысячи.
– Отрывисто, в сокращениях, которые мы использовали для большего удобства, были набраны эти слова: "Приходите, убивают", – я не стал больше ждать, а бросился в комнату. Она была пуста, кроме нее, и лежала точно так же, как я ее оставил, только рука ее соскользнула с подлокотника кресла и свисала наружу.
– Минуточку, – сказал я. – Был ли на этом стуле передатчик?
Он неподвижно смотрел на меня, веки медленно скатывались с белков его глаз.
– Ваш разум путешествует вместе с моим, сэр, – сказал он хрипловатым шепотом. – На подлокотнике кресла, с нижней стороны, был установлен передатчик. Как вы думаете, возможно ли, чтобы она смогла прийти в себя настолько, чтобы отправить сообщение? Между нами говоря, когда я уронил ее руку перед тем, как уйти за стимулятором, я оставил ее рядом с передатчиком. Я знаю, что рука не висела, когда я уходил.
– Продолжайте, – попросил я.
Он не обращал на меня внимания, а начал говорить словно сам с собой.
– Но она была мертва, – сказал он. – Она была мертва. Она была мертва не менее часа. Когда я вернулся, в ней не было абсолютно никаких изменений. Она была мертва и до, и после. Я знал это, хотя и не признавался себе в этом.
Он словно вышел из задумчивости и, снова повернувшись ко мне, продолжил свой рассказ:
– Я подхватил ее на руки и понес, безжизненную, ускользающую, желеобразную массу, в лабораторию, положил на операционный стол. Там, в бешеной спешке, я испробовал все известные мне способы оживления, и все безуспешно. Сэр, с того момента, как я впервые увидел ее, и до тех пор, пока я окончательно не отказался от борьбы, клянусь вам, не было ни одного движения, знака, символа или признака жизни. Она была мертва.
– Как и любой другой человек, внезапно лишившийся чего-то ценного, я поначалу не понимал смысла этого. Да и вряд ли когда-нибудь пойму. Только после того, как я отказался от попыток реанимации, я начал размышлять". Судмедэксперты вынесли свой вердикт. Вы знаете, что они сказали. Они не знают, что стало причиной ее смерти. Они думают, что я убил ее во время эксперимента, как мне кажется".
Он взглянул на меня краем глаза и продолжил спокойно, как мог бы говорить совершенно незаинтересованный свидетель:
– На теле не было никаких следов. На коже не было ни царапины, ни булавочного укола. Не было ни синяков, ни пятен, ни ссадин, ни следов или признаков физического насилия. Я уже собирался сказать, что это болезнь сердца, как вдруг вспомнил сообщение, пришедшее по телеграфу: "Приходите, убивают…". Впервые я понял, что сообщение было неполным. По какой-то непонятной причине этот факт до сих пор ускользал от меня. Тогда, сэр, я успокоился и планомерно принялся за работу.
– Я не сомневался в личности убийцы, если таковой был. Я рассудил, что Дреннинг сделал ей предложение, получил отказ и, возможно, в порыве страсти ударил и убил ее. "Но… но, – сказал я, – никаких ударов не было. Это должно быть сделано каким-то другим способом. Но если это было сделано, то обязательно найдутся следы". Тело уже лежало на операционном столе, я подсоединил соответствующую трубку и стал искать металлические частицы. Я ожидал обнаружить в теле какое-то твердое, инородное тело, способное вызвать смерть. Я не знал, в какой именно части тела оно будет находиться, поэтому искал тщательно, понимая, что оно может принять любое из десятка странных и неожиданных обличий, например, как игла, воткнутая в жизненно важную часть и отломанная. Вы, наверное, знаете, что длинные тонкие иглы из стекла, если их быстро воткнуть, убивают очень эффективно, а при использовании такого орудия, если его аккуратно сломать, рана почти не видна.
– Я работал над ней много часов. Я ничего не нашел, но не сдавался. Я снова и снова осматривал ее, и всегда с одним и тем же результатом. Только через четыре долгих часа я сел, поняв, что дальнейшие поиски тщетны.
– Невозможно объяснить вам чувство гнева, которое овладело мной в следующие полчаса. Это была ярость, выросшая из чувства бессилия, вызванная осознанием того, что, несмотря на все мои знания, я оказался в тупике. Я перебрал все известные мне способы. Я думал о каждом устройстве, о котором когда-либо слышал. Я старался изобрести новые и неиспытанные эксперименты, и в процессе этих поисков мне пришло в голову, что исследование крови и нервов может по какой-то случайности что-то показать.
– В отчаянии я установил лампу для кровеносной системы и развернул флюороскоп над телом. Я решил начать с рук, так как там, в очень мелких кровеносных сосудах, где тельца проходят в один ряд, если что-то не так, то это будет заметно. Я включил питание и поднес глаз к микроскопу. Постепенно, по мере того как я смотрел, и мой глаз привыкал к свету, плоть с костей исчезала, оставляя их довольно грубыми и отвратительными, как засохший и распаренный обрубок конечности. В продолжающемся свете трубки, даже когда я наблюдал за ними, они тоже поблекли и исчезли. Затем постепенно и медленно стала видна кровеносная система, сеть вен, похожая на паутину паука.