Космическая опера. Сборник фантастических романов

Вэнс Джек Холбрук

— Ну да. Я заметил ему, что мы ожидали довольно большое количество зрителей, но он заявил, что должен произвести предварительный просмотр, чтобы изучить и оценить нашу музыку, прежде, чем население в массовом масштабе рискнет подвергнуть себя воздействию, возможно, нервирующих звуков.

Дама Изабель сжала челюсти; наступил момент, когда решалось, будет ли «Севильский цирюльник» демонстрироваться для одобрения или нет.

Неожиданно в разговор вмешался Бернард Бикль и вкрадчивым голосом промолвил.

— Я полагаю, мы должны были предвидеть необходимость получения одобрения, особенно в высокоразвитых мирах. И мы ничего не можем с этим поделать; нам придется или

подчиниться местным правилам, или улететь ни с чем.

Дама Изабель с раздражением кивнула.

— Полагаю, вы правы; однако, когда такие идеалисты, как мы, тратят свои таланты и деньги на такой эксперимент, то от тех, кто должен, по идее, получить от этого выгоду, можно было бы ожидать, по крайней мере, понимания. Я вовсе не требую восторгов, меня устроит даже крупица доброго отношения. Я не могу поверить… — она замолкла на полуслове, заметив приближение наблюдателя.

Подойдя к землянам наблюдатель заговорил, а Личли принялся переводить необычные для человеческого уха звуки.

— Ему не терпится узнать, когда начнется программа, он хочет также отметить, что начало концерта за держалось уже на девятнадцать минут.

Дама Изабель всплеснула руками.

— Я вынуждена подчиниться прихоти местного чиновника…

Она подала знак сэру Генри Риксону, который с удивлением посмотрел на нее поверх сидений, пустых за исключением одного — того, где расположился наблюдатель. Дирижер еще раз вопросительно взглянул на даму Изабель, та подтвердила свой сигнал к началу, и сэр Генри поднял свою палочку. Зазвучали первые ноты увертюры, и «Севильский цирюльник» предстал суду музыкального эксперта одной из внеземных цивилизаций.

Спектакль, идущий перед ни на что не реагирующим наблюдателем, остался у его участников не самым живым воспоминанием, но в то же время мастерство труппы не дало ему, как того можно было ожидать превратиться в чисто механический процесс воспроизведения сюжета.

Во время представления наблюдатель был очень внимателен, не выказывал ни одобрения, ни недовольства, не делал никаких движений, если не считать внесения пометок в свои бумаги.

Финальный хор потонул в заключительных аккордах оркестра, и занавес упал. Дама Изабель, Бернард Бикль и Дарвин Личли повернулись к своему единственному зрителю, делающему в тот момент последние пометки. Закончив писать, наблюдатель встал и направился к выходу. Дарвину Личли даже не потребовались инструкции дамы Изабель, чтобы выпрыгнуть вперед и ринутся за ним. У самого выхода он догнал наблюдателя, и между ними завязался многословный диалог, прерванный подошедшей дамой Изабель. Она сгорала от нетерпения узнать мнение представителя водяных людей.

— Он неприятно поражен, — выдавил из себя Личли. — Вот основной смысл его реакции.

— Что? — переспросила дама Изабель, — И это почему же?

Наблюдатель, видимо, понял смысл восклицания дамы Изабель и снова заговорил. Личли переводил его речь явно без удовольствия.

— Он отметил множество разных недочетов. Напри мер костюмы совершенно не подходят для климата. И еще он сделал ряд технических замечаний… Певцы… хмм… я не совсем понял слово «бграссик». В общем, чтобы оно ни значило, певцы ошиблись, когда пытались… тут еще одна незнакомая фраза: «телу гай шлрама» во время игры оркестра, в результате чего фальшиво прозвучало «гхарк джиссу». Черт его знает, что он имеет в виду. Может быть, под «играть» он подразумевал акцентировку… Хоровые секвенции… нет, здесь что–то другое: секвенции не могут двигаться с севера на запад, — Дарвин Линчи опять прислушался к наблюдателю, продолжающему излагать еще несколько свои замечаний. —

Первоначальная антифония была неполной… «такал ске хг» был слишком близок к «брга скт гз», и ни то, ни другое не соответствовали стандартному материалу… Он нашел дуэты интересными только наполовину из–за необычного, хотя и вполне законного «грсгк ай тгыык трг». Он недоволен тем, что музыканты сидели слишком статично. Он думает, что им надо двигаться, скакать и прыгать, чтобы подчеркнуть музыкальную тематику. Работа сырая, неотработанная, в которой очень много неправильного… подтекста? Хотя, возможно, он подразумевает легато. Во всяком случае, он не может рекомендовать это представление своему народу, пока не будут исправлены все указанные недочеты.

Дама Изабель, не веря своим ушам, покачала головой.

— Очевидно, он неправильно понял наши цели и задачи. Предложите ему присесть… я сейчас пошлю за чаем.

Наблюдатель согласился задержаться, и дама Изабель, усевшись рядом с ним, вместе с Бернардом Бинклем, вносившим местами свои замечания, около часа старательно разъясняла историю, философию и структуру классической земной музыки и классической оперы в частности. Наблюдатель вежливо слушал и даже время от времени делал какие–то записи.

— А теперь, — сказала дама Изабель, — мы покажем ему еще один спектакль… дайте подумать… «Тристан и Изольда». Он, правда, несколько зануден, но, думаю, вполне подойдет для нашего случая; мы сможем про демонстрировать резкий контраст как по форме, так и по стилю. Бернард, пожалуйста, попросите участников спектакля надеть костюмы и сообщите им, что «Тристан и Изольда» начнется через двадцать минут. Роджер, скажи об этом сэру Генри и Андрею. И побыстрее, пожалуйста, мы должны убедить этого «эксперта», что мы не какие–то там тупицы!

Уставшие музыканты вернулись в оркестровую яму, скрипачи массировали пальцы, трубачи старательно слюнявили губы. И лишь благодаря виртуозности оркестра и динамичной работе палочки сэра Генри прелюдия прозвучала со своей невыразимой горько–сладостной страстью.

Во время спектакля дама Изабель, Бернард Бикль и Дарвин Личли сидели рядом с серебренокожим наблюдателем, старательно разъясняя ему перипетии душевного конфликта, разворачивающегося перед ним. Наблюдатель не делал никаких устных замечаний, а, возможно, и сам не больно–то обращал внимание на комментарии хозяев, однако, как и прежде, постоянно вносил пометки в свой блокнот.

Спектакль подошел к концу; Изольда пропела свою «Смерть любви»; ее голос сошел на эхо; по музыкальной ткани оркестра печальной нитью прошелся голос гобоя, подчеркивая великую тему очарования и скорби… Упал занавес.

Дама Изабель повернулась к Дарвину Личли и торжествующе воскликнул:

— А теперь! Надеюсь, теперь–то он удовлетворен!

Наблюдатель быстро и безэмоционально заговорил а своем хриплом языке, состоящем в основном из согласных. Личли слушал его речь с отвисшей челюстью. Услышав перевод, дама Изабель поперхнулась и упала бы на пол, не поддержи ее вовремя рука Бернарда Бикля.

— Он все еще… несколько недоволен, — сказал Личли упавшим голосом. — Он говорит, что кое–что понимает в нашей точке зрения, но это не является извинением для плохой музыки. Он особенно возражает против того, что называет термином «скованная монотонность развития вашего хора»; он заявляет, что аудитория с менее широким кругозором, чем у него, при такой музыке просто сойдет с ума от скуки. Он находит нашу музыку такой же монотонно повторяющейся, как лепет младенца, при этом любая интерпретация, любая новая тема, любой повтор выражены с педантичной и невообразимой предсказуемостью.