Космическая странность
Шрифт:
Правда, вся эта троица, наши ровесники, выглядели старше нас, словно в свои неполные четырнадцать они были уже совершенно самостоятельными, и в этот супер-пупер лагерь попали против своей воли, играя роль детей. При этом, было в них еще что-то, не позволявшее принимать их за взрослых, что-то непривычное. Они не пытались себя поставить, что ли. То есть, не выделывались. Не знаю, как это объяснить, вроде как восприятие мира у них было совершенно детским: все, что существует в этот миг в этом мире — замечательно. Асины братья никогда не пытались ее высмеивать, как меня постоянно высмеивал мой брат. Они за все время ни разу не поссорились, и относились друг к другу со странной смесью уважения и снисходительности, будто признавали друг за другом какие-то неочевидные для всех остальных заслуги или проколы. С ними было спокойно, они точно не могли сделать ничего подлого или жестокого,
То есть, бессмысленно жестокого. Стать жестокой Асе пришлось, и я ее за это не осуждала.
Нас с ней поселили в одной комнате, и там уже расположились две девочки, приехавшие в лагерь вместе, по путевкам, купленным родителями за полную стоимость. Так вот эти девочки в своем нежном возрасте оказались уже окончательно сформировавшимися стервами. Им не понравилось наше соседство, и они стали всеми, самыми грязными, способами нас выживать. Для начала они попытались извлечь из нашего существования выгоду: одалживали наши телефоны, просили что-то им принести. Честно говоря, я с тогдашними своими мозгами чуть не повелась на это — девчонки в моем представлении были крутыми и продуманными, видно, что из очень состоятельных семей, и многое могли себе позволить. В Асины же представления о крутизне и ценности они не вписывались, и она определила это для себя сразу. Дня три мы с ней были по разные стороны баррикады, я вместе с соседками ее бойкотировала. Но на четвертый день они окончательно обнаглели, и до меня дошло, кто я такая в их глазах — никто, и предназначение у меня в жизни самое примитивное — служить им. Когда они перешли границы дозволенного, я отказалась от их «дружбы» и демонстративно помирилась с Асей. Тогда они начали настоящую оголтелую бабскую войну: выбрасывали на пол наши вещи, заливали соком наши постели, закрывали изнутри двери комнаты, добавили мне во флакон с шампунем какую-то вонючую гадость… ну еще много чего, что может придумать больное воображение. Я пробовала жаловаться воспитательнице, но она сделала вид, что меня не слышит: лагерю нужны были хорошие отзывы платежеспособных клиентов. Я впала в отчаянье, ведь даже покинуть лагерь до окончания смены было нереально, мы находились в другой стране, и уехать оттуда я могла бы только с родителями, а такие расходы их бюджетом были не предусмотрены.
Ася сначала тоже растерялась, а потом произнесла странную фразу: «Надо же, оказывается, и в этом болоте можно потренироваться!» и нанесла ответный удар. Нет, она не пожаловалась братьям и не позвонила родителям. Она не стала использовать их же оружие — для этого надо было иметь внутри слишком много дерьма, а ни в ней, ни во мне столько не было. Она вдруг вся напряглась, и, пока они веселились, глядя, как я пытаюсь разлепить склеенные жвачкой волосы, схватила их обеими руками за разинутые нижние челюсти. «Нельзя так вульгарно смеяться», — сказала она спокойным низким голосом, — «От этого болят зубы. Сильно болят. Долго болят». И отпустила. Больше они не смеялись. Смех застрял у них в глотках. Они и говорить больше не могли, потому что прямо у меня на глазах их щеки стали распухать от флюса, а глаза наполнились слезами и неподдельным страданием. Лично мне этого показалось мало, о чем я и сказала Асе, даже не задумавшись, что она сделала невероятное. «Ну, давай еще чирьи на жопы добавим», — предложила она тем же замогильным голосом, согнула этих дур пополам, наклонив за волосы, и шлепнула по ягодицам. Я, превозмогая отвращение (что в тот момент оказалось легко, настолько была злая), оттянула вниз их шорты вместе с трусами и убедилась, что чирьи, в смысле огромные желто-зеленые фурункулы, действительно появились там, где были приложены Асины ладони.
Посрамленный враг спешно покинул поле брани, и мы с Асей остались одни. Только теперь я разглядела, что она стала очень бледной, а кисти ее рук, напротив, словно налились кровью. Стеклянные глаза сквозь окно смотрели на улицу, но ничего, как мне показалось, не видели. Она медленно и глубоко дышала. «Что с тобой?» — испуганно спросила я. «Ничего», — тихо ответила Ася, едва шевеля губами, — «Я впервые это сделала. Я не знала, что могу быть такой злой. До чего же доводит тупая агрессия».
Она постепенно приходила в себя, и, словно почувствовав неладное, к нам в комнату вошли ее братья. Ася рассказала им, что произошло, и они совсем не удивились. Дима одобрительно рассмеялся, а Тима вообще повел себя странно: он сел с ней рядом и молча обнял ее. Причем не механически, как могут быть родственники приучены хорошим воспитанием, а так, будто сам хотел этого, и ему на самом деле важно, что с ней происходит. С этого момента и дальше они все трое вели себя, как если бы наконец-то встретились после долгой разлуки, до которой были лучшими друзьями. Я тогда позавидовала таким отношениям, но вскоре, где-то через неделю, и мой собственный брат, насмотревшись на троицу Тигор, открыл для себя, что гораздо приятнее с сестрой общаться по-человечески. Жаль, что поздно.
Наши соседки больше не вернулись. Из медпункта их отвезли в больницу, где они и пробыли пять дней, а потом их забрали мамы, но не домой, а в какую-то более навороченную больницу.
Жвачку у меня из волос Ася, кстати, вытащила, и моя шевелюра не пострадала. А я раз и навсегда поняла, что действительно ценно и круто может быть в человеке. Другие тоже в этом разобрались, и мы больше не расстраивались и не скучали: Ася с братьями чем-то привлекали к себе людей, и рядом с ними все расслаблялись, что ли… В их компании в голову не лезли плохие мысли, тревоги виделись надуманными, а мозги освобождались от условностей. Они заражали спокойствием и уверенностью, причем какими-то глубинными, основанными не на материальном благополучии, а на интуитивной вере в бесконечные возможности человеческих эмоций и разума, в том, что для любого человеческого существа просто естественно быть счастливым. Я не понимала, что привлекает в Асе парней, а ведь она безусловно обладала для них привлекательностью: они относились к ней с почтительным вниманием, будто она какая-нибудь мисс мира, хотя в лагере были девочки красивее, чем она. Я, например. Но потом стало понятно, в чем дело: мне самой очень нравилось разговаривать или даже только сидеть рядом с ее братьями, симпатягами, но не эталонными красавцами. Было в них что-то, чего не хватает людям, очень-очень нужное, чтобы вообще человеком считаться. Живешь себе без этого «чего-то» нормально, а потом узнаешь, что оно есть, и уже без него тоскливо. Что-то невидимое, какое-то свойство души.
Уезжая из лагеря, мы с Асей обменялись номерами телефонов и адресами электронной почты, но она предупредила меня, что редко бывает в контакте. Скоро я этом убедилась. И все же, когда погиб Димка, и я написала ей об этом, она откликнулась сразу, прислав длинное письмо, которое я перечитывала много раз — как заклинание, оно утоляло тоску и страх.
Вот о чем я думала, лежа на диване в космическом корабле инопланетян. Воспоминания об Асе успокаивали: если есть такие люди, значит, все преодолимо.
В голову полезли мысли о родителях, и к жалости примешивалась мстительность. Они ведь не хотели меня видеть, вот и получили! Хотя, может, им на самом деле без меня лучше? Нет, не могу в это поверить. Было же хорошее время, когда мама каждый день не по разу целовала меня, говоря: «Солнышко мое», когда мой голос в споре о том, как провести выходные, был решающим, и я безусловно должна была одеваться лучше всех в классе… Было.
Наконец я решила, что мое одиночество затянулось. Я снова начала бояться: вдруг, положение изменилось, и намерения инопланетян относительно моей судьбы уже другие?
Чтобы позвать кого-нибудь, надо попытаться оторвать от руки этикетку? Я стала с подчеркнутым вниманием осматривать кусок инородной материи на своем запястье. Обычный прозрачный пластик…
Воздух вдруг стал сладковатым, и я резко, неотвратимо, как когда-то в детстве поняла, что тону, сейчас же почувствовала, что засыпаю.
Проснувшись, я увидела Кристо, сидевшего в кресле с таким видом, будто он теперь здесь живет. Что-то в его позе говорило о том, что разбирать меня на составные части никто не собирается. Что тогда?
— Здравствуй, — спокойно сказал Кристо.
— Постараюсь, — ответила я и села.
— Как мне к тебе обращаться? — спросил он. Знание языка у него явно продвинулось.
Не надо ко мне обращаться. Меня надо вернуть, где взяли.
— То, что вы со мной сделали, считается преступлением, — официальным тоном сообщила я.
Меня бы затруднило назвать номер статьи Уголовного кодекса, но ведь так и должно быть, правда? Услужливое воображение нарисовало Кристо и еще инопланетян десять прикованными к скамье подсудимых, затравленно глядящих на дядю в мантии, как в шоу «Федеральный судья».
Кристо почему-то улыбнулся и произнес непонятную фразу:
— Мы предоставим тебе возможность пожаловаться консулу. Но позже. Сейчас я могу только выразить сожаление, что из-за нас ты отвлеклась от своих обычных занятий. Мы не предполагали, что запрашиваемым ресурсом окажешься ты.
Сильно продвинулось.
— Что? — только и смогла сказать я.
— Мы вынуждены задержать тебя на неопределенное время, — пояснил Кристо. — Я прошу ответить на наши вопросы.
Щас… Я сглотнула.