Космический госпиталь (сборник)

Кристофер Джон

— Какого дьявола ты орешь? — закричал он, перекрывая рев младенца. ФРОБ был с ног до головы покрыт питательной смесью, так что он не мог быть голодным.

Как только младенец узрел О’Мару, он завопил громче и требовательней. Расположенный на спине младенца похожий на кузнечные мехи мускульный клапан, который ФРОБы использовали только для подачи звуковых сигналов, с невообразимой быстротой вздувался и опадал. О’Мара зажал уши — что никак не помогло — и пронзительно завопил:

— Заткнись!

Он прекрасно понимал, что недавно осиротевший худларианчик,

по-видимому, все еще растерян и напуган, что одна лишь кормежка не может полностью удовлетворить всех его эмоциональных потребностей, — и потому ощущал глубокую жалость к несчастному существу. Но это чувство было в полном разладе с болью, усталостью и чудовищными шквалами звуков, терзавшими его тело.

— Заткнись! ЗАТКНИСЬ!!! — завопил О’Мара и набросился на младенца, пиная его ногами и молотя кулаками.

И — о чудо! — после десяти минут такого избиения худларианчик вдруг перестал вопить.

Когда О’Мара снова рухнул в кресло, его все еще трясло. Эти десять минут им владел слепой звериный гнев. И теперь полнейшая бессмысленность совершенного вызывала у него ужас и отвращение.

Незачем было уговаривать себя, что худларианчик, дескать, существо толстокожее и, может быть, даже не почувствовал взбучки; ведь малыш все-таки перестал кричать — значит, так или иначе, его проняло. Худлариане — существа крепкие и выносливые, но этот ведь был лишь младенцем, а у человеческих младенцев, например, есть ранимое место — темечко…

Когда измученное тело О’Мары уже погружалось в сон, его последняя связная мысль была о том, что он, наверно, самый последний мерзавец из всех, каких видывал свет.

Шестнадцать часов спустя он проснулся. То был медленный, естественный процесс пробуждения, который плавно вынес его из пучины беспамятства. Едва он успел удивиться, что обязан своим пробуждением не малышу, как тут же снова погрузился в сон. Следующий раз он проснулся уже через пять часов, и это пробуждение было вызвано появлением Уоринга.

— Доктор П-п-пелинг просил передать эту штуку, — сказал он, швыряя О’Маре маленькую книжонку. — Это я не для тебя делаю, п-п-понял, — просто он сказал, что это нужно для малыша. К-к-как он тут?

— Спит, — ответил О’Мара.

Уоринг облизнул губы:

— Я… должен проверить. Ка-ка-какстон так сказал.

— Пусть Ка-ка-какстон и проверяет, — передразнил его О’Мара.

Он молча наблюдал, как лицо Уоринга побагровело. Уоринг был худощав, молод, весьма обидчив, не очень силен. С самого первого дня О’Маре буквально все уши прожужжали рассказами об этом лучевом операторе. Случилось так, что во время заполнения реактора горючим произошла авария, и Уоринг застрял в отсеке, недостаточно защищенном от радиации. Но он не потерял головы и, следуя инструкциям, которые ему передавал по радио инженер, сумел предотвратить ядерный взрыв, угрожавший жизни всех, кто находился на этом участке. Он работал, отчетливо сознавая, что такого уровня радиации достаточно, чтобы убить его за каких-нибудь несколько часов.

Защита, однако, оказалась более надежной, чем думали,

и Уоринг не погиб. Тем не менее этот случай не прошел для Уоринга бесследно. Он часто терял сознание, начал заикаться, нервная система стала пошаливать и вообще поговаривали, что за Уорингом числятся кое-какие странности, которые О’Мара сам увидит и правильно сделает, если постарается не обращать на них внимания. Ведь в конце концов Уоринг всех их спас, и за одно это он заслуживает особого отношения. По этой причине перед Уорингом все расступались, куда бы он ни шел; ему поддавались во всех стычках, спорах и играх независимо от того, решался ли исход умением или слепой удачей, и вообще его плотно укутали в вату сентиментальной заботливости.

Глядя на побелевшие от злости губы Уоринга, на сжатые кулаки, О’Мара улыбался. Он не давал Уорингу никаких послаблений, насколько это было в его силах.

— Зайди и взгляни, — предложил наконец О’Мара. — Сделай, как тебе Какстон велел.

Они вошли в каюту, мельком взглянули на вздрагивавшего во сне малыша и тут же вышли. Уоринг, заикаясь, объявил, что ему пора, и направился к шлюзу. Вообще-то он не так уж сильно заикался в последнее время, и О’Мара отлично это знал; видимо, Уоринг боялся, как бы не всплыл разговор о последней аварии.

— Погоди, — остановил его О’Мара, — У меня кончается питательная смесь. Ты не смог бы…

— С-с-сам доставай!

О’Мара в упор уставился на него, и Уоринг смущенно отвел глаза. Тогда О’Мара спокойно сказал:

— Какстон не может требовать от меня сразу и того, и другого. Уж если за малышом нужно следить так тщательно, что не разрешается даже для кормежки выводить его наружу, то было бы преступлением с моей стороны уйти и оставить его на несколько часов. Ты не можешь этого не понимать. Один бог знает, что тут с ним случится, если его оставить одного. На меня возложили ответственность за него и поэтому я настаиваю…

— Н-н-но нельзя же…

— И всего-то час—другой в перерыве между вахтами, да и то не каждый день, — резко сказал О’Мара. — Кончай хныкать. И перестань брызгать на меня слюной, ты давно уже вырос из штанишек и пора тебе разговаривать нормально.

Уоринг глубоко, судорожно втянул в себя воздух и, так же, не разжимая челюстей, выдохнул.

— Это… займет… у меня… все мое свободное время… — сказал он. — Секция ФРОБов, где хранится их пища… послезавтра должна быть подсоединена к главному корпусу. Питательную смесь придется вывезти до подсоединения.

— Видишь, как у тебя хорошо получается, когда ты следишь за своей речью, — ухмыляясь заметил О’Мара. — Ты делаешь успехи. Да, и вот еще что — когда будешь сваливать питательные резервуары возле шлюза, постарайся не слишком шуметь, чтобы не разбудить малыша.

Две следующие минуты Уоринг только и делал, что обзывал О’Мару всевозможными словами, не повторяясь и не запинаясь при этом ни разу.

— Я ведь уже сказал, что ты делаешь успехи, — укоризненно заметил наконец, О’Мара, — Вовсе незачем это лишний раз доказывать.