Космический марафон (сборник)
Шрифт:
Однако не торопитесь усмотреть в Расселе этакого паразитировавшего на Форте «витона». Здесь все обстоит намного сложнее.
Наша русская традиция требует от писателя-фантаста прежде всего оригинальности собственных концепций — если, конечно, он сам придает этим концепциям хоть какое-то значение; бывают ведь — и достаточно часто — случаи, когда фантастическая посылка чисто условна, более того, сознательно неоригинальна, чтобы не отвлекать внимания от главного, от проблематики социальной, психологической или какой-то еще. Но уж если автор более или менее всерьез выдвигает фантастическую идею или гипотезу-она непременно должна быть нешаблонной, В противном случае и между читателями, и среди критиков неизбежно отыщутся те, кто попрекнет этим автора. Кто из нас не слышал, а то и сам не произносил, с легким пренебрежением говоря об Александре Беляеве, например: «А, популяризатор идей Циолковского…»
Англо-американская традиция относится к такой ситуации диаметрально противоположным обрезом. Там идея — сама
Итак, с тремя китами, подпирающими художественный мир Рассела, мы разобрались. Теперь пора поговорить собственно об этом мире. Он сумасшедший всегда — не только в одноименном романе, — однако в полном соответствии с классикой в безумии этом есть своя система. О ней и речь — только о системе, ибо пытаться учинять какой-либо школярский разбор романов и рассказов — затея заведомо никчемная. Во-первых, читатель тут по определению суть высшие-и единственный-судий; во-вторых — по-настоящему интересно, на мой взгляд, говорить лишь об идеях ассоциациях, рождающихся при чтении, но никоим образом и о самих текстах их надо просто читать. В конце концов, именно ради этого и создает их любой писатель, а вовсе не для досужих спекуляций критике и литературоведов».
Хотя по западным стандартам литературное наследие Эрика Франка Рассела не слишком велико — десять романов и восемь сборников повестей и рассказов, — однако по нашим меркам он все-таки был писателем весьма плодовитым. О новеллистике его мы давно уже можем судить достаточно объективно — выпущенный еще в 1973 году издательством «Мир» в серии «Зарубежная фантастика» авторский сборник Рассела «Ниточка к сердцу» и ряд рассказов, опубликованных в коллективных сборниках, дают на это полное право; а сегодня можно сказать, что русскому читателю доступна примерно половина расселовской новеллистики. И рискну заявить, что в целом она достаточно традиционна и, возможно, затерялась бы в море рассказов и коротких повестей англо-американских фантастов, если бы не одно ее свойство: во всех — почти без исключения — рассказах ощущается удивительная гармония. Органически присущая Расселу романтичность, уравновешиваясь столь же имманентно присущей писателю ироничностью, не становится в итоге слащавой и приторно-розовой, что случается с иными авторами-романтиками сплошь и рядом. С другой стороны, ирония, уравновешиваясь романтикой, не начинает горчить. Именно это умение с мастерством настоящего канатоходца балансировать на острой грани, не падая ни в ту, ни в другую сторону, и придает рассказам Рассела неповторимую интонацию, почти безошибочную узнаваемость — качество, которое может быть присуще лишь работам подлинного мастера.
С романами его дело обстоит сложнее. К нынешнему дню на русский язык их переведено уже немало, однако при всем разнотемье и разнообразии сразу же делается заметным, какое огромное место занимает в мыслях и творчестве Рассела война.
Впрочем, разве это удивительно? Любой писатель суть плоть от плоти своего времени, своего общества, своего поколения. Первая мировая война пришлась на подростковые годы Рассела; он помнил затемненный Лондон и немецкие цеппелины в небе. На зрелые его годы упала Вторая мировая — руины Ковентри, печи Треблинки… А сразу вслед за ней началась третья из великих войн XX века — холодная. Куда же было деваться от войны человеку этого поколения? Она пронизала сознание, вошла в плоть и кровь. И принесла с собой четкий, легкоузнаваемый и распознаваемый образ врага — тоталитаризм. С тоталитарными-галактическими государствами воюет Земля в «Осе» и «Ближайшем родственнике»; из тоталитарного общества бежит на Землю кактусовидная девушка Мат — героиня прелестной новеллы «Свидетельствую»; именно тоталитарное общество является той общественной формацией, которую органически не способна принять странная цивилизация гандов в повести «…И не осталось никого» (кстати, эта написанная в 1961 году и давно уже известная отечественный читателям повесть одиннадцать лет спустя
Замечу, однако, что вести наш с вами разговор, опираясь лишь на эти последние, было бы и не так интересно, и не совсем справедливо по отношению к автору — ведь не он сам сборник сей составлял, не он закладывал в подборку одним переплетом объединенных произведений некую концепцию, И потому я позволю себе опираться на все, им написанное, — или, по крайней мере, на то, что органично вписывается в контекст сегодняшнего нашего разговора. Ведь творчество любого писателя достаточно разнообразно, чтобы о нем можно было рассуждать под самыми разными углами зрения, и потому всякий раз приходится заранее себя в той или иной мере ограничивать, вводить некие рамки, чтобы не превратить более или менее стройное течение беседы в растекание мыслей по древу.
Итак, тоталитаризм. Представления о нем у Рассела, надо признать, были весьма упрощенными в облегченными — на уровне антинацистской пропаганды времен Второй мировой. Доводись ему пожить у нас, в Третьем Рейхе или, скажем, в Китае — и романы строились бы совсем иначе. В самом деле, читая «Осу», например, очень трудно отделаться от впечатления, что попади блистательный шпион-диверсант Мур в Москву, Пекин или Берлин — и задачи, вставшие перед нам оказались бы куда более трудноразрешимыми, а сам он очутился бы в кутузке заметно раньше, чем успел бы в одиночку разложить вражеское государство. И это несмотря на то обстоятельство, что он — человек отменнейших кондиций, утверждение чего заложено уже в самом названии романа: по-английски одинаково пишется и слово «оса», и аббревиатура WASР, расшифровывающаяся как «белый, англосакс, протестант» — то есть первостатейный американский гражданин, средоточие лучших качеств нации. В нынешнюю эпоху всеобщего равенства и торжества воинствующего мультикультурализма этого словца почти совсем не услышишь, но в сороковые-пятидесятые годы оно еще звучало достаточно гордо. Все это, несомненно, так. И все-таки… Все-таки веет со страниц романа чем-то родным и близким; сквозь сирианский грим мистера Мура так и норовят проступить благородные тихоновские черты, и невольно слышится голос Копеляна за кадром…
Но опять-таки все это вовсе не странно. Облегченность представлений входит в правила игры, в структуру жанра. И то сказать, кто отважится требовать скрупулезной точности от флемминговского Джеймса Бонда? А вот сам по себе антитоталитарный пафос — он работает, исподволь формируя в сознании читателей устойчивый стереотип.
Однако есть одно обстоятельство, которое хотелось бы отметить. Не надо слишком пристально вглядываться в мир «Осы», «Спасателей с того света», «Ближайшего родственника» или блистательной «Абракадабры» (прим. ред. У нас на сайте этот рассказ выложен под названием «Аламагуса»), чтобы подметить любопытную деталь. Я не знаю, каким был опыт личного общения Рассела с армейской средой. Не знаю даже, был ли таковой опыт вообще. Но знал он армейские порядки явно неплохо. Что ни генерал — то дуболом; что ни полковник — то идиот; если кто и соображает что-нибудь — то младшие офицеры, не выше капитана, но и те далеко не всегда… Кругом — сплошь некомпетентность, очковтирательство, бюрократизм… Да, встречаются, само собой, среди писателей и барды армии и флота — вот хоть тот же Хайнлайн, например; вспомните его «Звездную пехоту». Но чаще, гораздо чаще армию видят именно так, как Рассел. Не случайно изо всех его новелл именно «Абракадабра» была удостоена в 1968 году премий «Хьюго» — самый фантастически-правдивый рассказ о флотском житье-бытье. И все же…
И все же — армия побеждает. Во-первых, потому что это наша армия. А во-вторых, потому что выигрывают-то войну как раз те самые кое-что соображающие лейтенанты, хотя лавры традиционно достаются дуболомам от полковника и выше. И воюют эти лейтенанты не за звездочки, не за ордена, не за кресла — за идею. Вернее, не «за», а «против». Против тоталитаризма. Который суть вечное априорное зло.
Каждый нормальный писатель — оппозиционер от рождения (вспомните блистательный в афористичности своей тезис Хуана Рамона Хименеса: «Если тебе дадут линованную бумагу — пищи поперек!»). Как и вышеупомянутые лейтенанты, он не столько «за», сколько «против». Против всего, что ему так или иначе не по нутру, поскольку все, что ему по душе, — оно в мире и так само собой разумеется. Расселу был не по нутру расизм — и вот появляется прекрасный рассказ «Пробный камень». Ему не по вкусу ксенофобия — и рождается великолепная новелла «Свидетельствую». Его бесит тупой армейский бюрократизм получите «Абракадабру». И все-таки главный его враг-тоталитаризм; о нем Рассел не мог забыть никогда.
Но даже при всем этом врожденные (или благоприобретенные? — не ведаю) чувство юмора, ироничный склад ума не позволяли писателю то ли подняться, то ли опуститься, Бог весть, до уровня сатиры, памфлета, заидеологизированного политического романа. Его книги — всегда чуть-чуть оперетта, чуть-чуть анекдот; но именно благодаря этим качествам они куда легче входят в ум и душу; во взаимодействие текста с читателем Рассел умело вводил, так сказать, «немного смазки» — используя образ, почерпнутый из его же одноименного рассказа. И смазка эта, нельзя не признать, всегда была первосортной.