Космогон
Шрифт:
– Пойдём, Мория, – сказал. – Посмотрим на твоего бесноватого.
«Жена торговца маслом, Мория. Учитбог. Интересно», – подумал сын плотника. Что-то подсказало ему: «Ты нужен там». И он двинулся следом за Иланом бен Барухией.
– Хочешь посмотреть? – не обернувшись, спросил тот. – Кажется, ты усвоил урок.
– Скоре… Пойдё… – подгоняла женщина, таща за собою того, от которого ждала помощи.
Избранный уловил её настроение – она ненавидела и боялась лекаря, называла его про себя жадной сволочью и считала в уме, хватит ли денег.
Идти
– Где? Показывай, – распорядился лекарь.
Мория указала трясущейся рукою на плетёную дверь пристройки, заложенную жердью наискось, но и без того уже понятно было, где бесноватый. Он ревел как баран. Дверь сотрясалась от ударов. Барухия отвалил жердь в сторону, но открыть не успел. На него с рёвом кто-то кинулся, сшиб с ног, споткнулся, пал, растянувшись во весь рост…
– Менахем! – простонала, заламывая руки, женщина.
«Утешитель», – подумал сын плотника, в бесноватом распознав одного из братьев-обидчиков. После памятной встречи в тупичке у Козьего Выгона минуло три года, Менахем заматерел, стал больше похож на кабана, особенно когда бросился, пуча глаза, на глухую стену дворика и ударился в неё головой, а после и всем телом, будто сослепу.
– Ай! Равви! – визгнула женщина.
Бен Барухия поднялся, отряхиваясь. Бесноватый лежал недвижно.
– Убился он?! А?!
– Помолчи, женщина, – морщась, буркнул лекарь. – Иешуа, помоги-ка…
Избранный не слушал их, что-то странное случилось со зрением. Менахем, лежа навзничь, не мог отбрасывать тени, и всё-таки тень была, и предлинная. Больной не двигался, тень его шевелилась, как живая. Избранный подошёл ближе.
«Что это?» – спросил он. Ответ пришёл сразу, но понять его не смог сын плотника. Однако даже и без слов внятно стало – жуткая тварь, похожая на огромную пиявку, присосалась к голове бесноватого. Преодолев омерзение, сын плотника занёс над тварью руку. Та сжалась – дёрг! – дёрнулась, заметалась, не желая отпускать добычу, но, когда избранный опустил на лоб Менахема ладонь, оторвалась и шмыгнула в тень сарая, как будто нырнула в воду.
– Господи! – простонал Менахем. – Спаси…
Он глянул налитыми кровью глазами на сына плотника, сощурился против солнца, пробормотал, не узнавая:
– Кто ты?
– Я тот, кого ты обещал забить камнями, если приду, – ответил Иешуа. – Я пришёл.
Слова явились сами собою, изнутри, как избранному иногда приходили ответы на вопросы. Сын плотника впервые задумался: «Откуда?»
– Спаситель! – стонала Мория, не решаясь приблизиться к больному (из опасений, что опять случится припадок) и к целителю.
Иешуа снова уловил её мысли. Его, а не Барухию она теперь боялась и ненавидела и, так же как и прежде, считала в уме, сколько денег спросит новый лекарь.
– Ты думаешь о деньгах, женщина? – с тоскою спросил Иешуа. – Ничего я с тебя не возьму. Скажи лучше, за что ты меня ненавидишь?
– Святой! – умилилась Мория, но на вопрос не ответила, мысли её зашмыгали, как мыши в
Иешуа отшатнулся, как от удара. Не сказавши больше ни слова и не дожидаясь, пока излеченный встанет, пошёл прочь из проклятого дома у Козьего Выгона.
– Подожди! – кричал позади Илан бен Барухия.
Нагнал, пошёл рядом, ловил взгляд. Говорил:
– Она тебя назвала Спасителем. Слышал? Это знамение.
Иешуа и без того было тоскливо, но когда услышал о знамении, чуть шакалом не взвыл. Надо было что-то ответить глупому учителю.
– Не было знамения. Меня зовут Богспасёт, вот она и назвала спасителем.
– Как ты излечил одержимого? – спрашивал на ходу бен Барухия. – Я не успел заметить. Ты просто возложил руку…
«Сам ты одержимый. И все вы», – подумал Иешуа, но вслух сказал:
– Хотелось бы мне понять, как я это сделал. Илан, ты проводишь меня в Александрию? Мне нужно поговорить с твоими учителями.
– Да, равви, – смиренно ответил бен Барухия.
Они свернули на кривую храмовую улочку. Солнце склонилось к западу, лучи его более не проникали в рукотворное ущелье, мощённый камнем проулок затопила тень.
– Когда отправимся? – спросил Илан.
«Как быстро он обратился из учителя в ученика, – изумился сын плотника. – Почему?»
«Поверил в силу твою», – пришёл ответ избранному, и вместе с ответом явилось знание – так должно быть. Это правильно. Объяснять сыну плотника, почему правильно, не стал избранный. Не смог подобрать понятные слова.
Учитель
Чистильщику пришлось отказаться от намерения – в совершенстве овладеть языком людей. Следуя за носителем, он побывал в Египте и Сирии, Вернулся в Гамлу, обойдя Галилейское море, но не потому отчаялся, что узнал – языков человеческих много. Это полбеды. В том беда, что люди, живущие рядом, с рождения никакими иными языками, кроме местного наречия, не владея, слова произносили одинаковые, но думали при этом разное.
– Чудодей! – скажет один из них об Иешуа, а думает о том, как ловко заезжий шарлатан отвёл глаза целому поселению.
– Чудодей! – другой скажет, а мысли не о чуде, а о том, как бы нажиться на фокусах.
– Чудодей! – кричит третий, а сам в карман соседу запустит руку, пока тот глаза таращит и ушами хлопает.
Найди попробуй с ними общий язык, если друг друга не понимают – как дальние, так и ближние. Куда бы ни приходил избранный, толпы за ним таскались с криками «Верую!». Он им о любви, они же друг друга локтями отпихивали, чтоб протолкаться поближе к равви и тем показать ему, что любят сильнее прочих. Он им о силе Творца, они же по-ростовщичьи скаредно высчитывали, какую долю силы смогут употребить на укрепление собственного влияния. Он им о спасении души, а они втихомолку светло радовались, что сосед душу свою не спасёт, потому как плут и прелюбодей.