Космонавт Сергеев
Шрифт:
— Сколько? — пружинисто поднялся Леша.
— Десять «же», — не отрывая головы от подушки, прохрипел Марс. — Избиение младенцев железобетонными плитами без прелюдии.
— Это немного, если вдуматься.
— Как же, — словно бредя, продолжал Марс. — У меня, вроде, все было. И с пятого этажа без страховки прыгал… И в горящем автомобиле под откос летел… А такого, извините, не испытывал.
— Гагарину и всем первым было тяжелее. Особенно на посадке.
— Непостижимо! И они еще дарили миру ослепительные улыбки! Теперь я, кажется, начинаю кое-что понимать.
— А как ты, Дима? — спросил Саня.
— Плохо, ребята. Совсем расклеился.
— Сейчас заварим
— Чай — это хорошо, — оживился Марс. — А где, кстати, сто килограммов мужской красоты? Где наш белокурый красавец? Уже гуляет?
— Жора уехал. — Саня застыл с кипятильником. — Оставил записку.
— Жаль, — вздохнул Дима. — Он хорошо делает оживляющий массаж.
— Жора уехал совсем.
Две койки одновременно заскрипели, два тела одновременно перевернулись на спину, два усталых взгляда уперлись в старлея доблестных ВВС, два немых вопроса застыли в глазах.
— Как это — совсем? — словно сбрасывая оцепенение, тряхнул головой Дима. — Совсем? Навсегда?
— У него оказалось слабое сердце.
— Бросьте эти шутки, — разозлился Марс. — Не смешно.
— Вот записка.
Они сели на одну койку и уставились в белый клочок бумаги. Они читали медленно, хотя в записке было всего четыре слова, и, дочитав, начинали читать снова, но ничего не могли понять — к чело: веку, живущему рядом, привыкают, и, когда он исчезает, еще долго кажется, будто товарищ куда-то вышел и скоро вернется. Напрасное ожидание: время заметает следы уходящих.
— Садитесь пить чай, ребята, — сказал Саня.
Глава 15
Седьмая проверка
Но уходит ночь, и от света ее звезд зарождается утро.
Это утро звенело капелью, и небо без единого облачка казалось огромным, отсиненным холстом. Точно апельсин, лежало на кронах деревьев вечное Солнце, и под его щедрыми лучами, просыпаясь от дремы, истомно парилась земля. По краям тропинок таял снег — серый, слежалый, с темными дырочками, как у голландского сыра. Из-под снега, журча и плескаясь, выбегали звонкоголосые ручейки, отчаянно сталкивались друг с другом, искрились и разбегались в разные стороны, подхватывая по пути жухлую траву, веточки, прелые листья. Было легко, спокойно и хорошо. Так хорошо, как это обычно бывает после долгой зимы, когда короткие, унылые дни уходят вместе с клочьями тумана и черно-белый мир, преображаясь, наполняется музыкой красок, щебетом птиц, шумом вешних вод. Даже не верилось, что на дворе стоит поздняя осень, — так сказочно все изменилось вокруг.
— Граждане-товарищи, будущие космонавты! — дурачился и прыгал на одной ноге Марс. — Откройте ваши глаза и уши! Дышите, если можете! Прыгайте через лужи, если умеете! Смотрите, если видите! Через полчаса светила отечественной эскулапии сделают из вас котлетки с соусом ам-ам. И вы никогда не узнаете, что глубокой осенью, как в сказке «Двенадцать месяцев», бывает весна!
— Послушай, Марс, — спросил, улыбаясь, Саня. — А почему тебе дали такое странное имя?
— И нарекли его предки, посоветовавшись, страшным именем бога войны в угрозу агрессорам, — запричитал Марс. — Дабы, убоявшись, ни один агрессор не посмел более переходить священных рубежей Отечества нашего! Но отпрыск не оправдал надежд. Не стал суровым полководцем, а сделался вегетарианцем.
— Ты фокусник, Марс? — продолжал допытываться Саня.
— Кем только не был несчастный Марсик! И фокусником, и санитаром в морге, и каскадером. Но выяснилось — фокусников и каскадеров в космос не берут. И Марсик посвятил себя великой и могущественной физике элементарных частиц. Он сделался знаменитостью, и его пригласили в этот госпиталь на истязания. Но Марсику истязания надоели! Он просит слабонервных удалиться! Смертельный трюк!
Высокий, тонкий, в коричневом госпитальном халате и красивых мужских полусапожках — они получали обувь на время прогулок или при переходах из одной лаборатории в другую, — Марс неожиданно взвился в высоком прыжке, и размытая ручейками тропинка, по которой они шли через светлый сосновый бор, понеслась ему навстречу. Марс промчался по ней метров десять и, не снижая скорости — лишь быстрее работая ногами, — взбежал вверх по стволу вековой сосны. Ребята ахнули. Тело каскадера было абсолютно параллельно земле, и он поднялся метра на три. Застыл в мертвой точке, по-кошачьи оттолкнулся, крутанул заднее сальто, встав точно на тропинку, небрежно поправил длинные черные волосы и невозмутимо зашагал дальше.
— Артист! — выдохнул Дима. — У меня даже мурашки по спине поползли. Думал — сорвется.
Марс остановился, обернулся — печальный и строгий, — отвесил грациозный поклон:
Я вас люблю, — хоть я бешусь,Хоть это труд и стыд напрасный,И в этой глупости несчастнойУ ваших ног я признаюсь!И засмеялся по-мальчишески звонко.
— Отрывок из стихотворения «Признание» А. С. Пушкина прочитал физик-лирик Марс Неизвестный.
Им было хорошо в то утро. И сначала, и потом, когда они подошли к большому белому зданию с массивными колоннами и Саня по традиции, заведенной моряком Балтийского флота, предложил разыграть на пальцах очередь на испытания. Первым выпало идти к эскулапам Леше, вторым оказался Саня, третьим — Дима, Марс — последним.
— Если хочешь, Марсик, — предложил Саня, — можем с тобой поменяться. Иди вторым.
— Нет, — ответил он почему-то с легкой грустью. — Чему быть, того не миновать.
И отвернулся.
Никто не отметил тогда этой детали — она всплыла в памяти потом. Потом, с опозданием в несколько часов, Саня вспомнил наказы пожилой медсестры Антонины Максимовны, вспомнил излишнюю веселость и грусть Марса. А тогда они подурачились еще немного, послушали журчание ручейков, дружно направились к тяжелым, под дуб, дверям парадного входа. Одновременно предъявив свои временные пропуска, пошли по коридору к лаборатории номер семнадцать. Они шли тесно, плечом к плечу, как идут на штурм поредевшие роты или то, что от них осталось, и реальный мир с его светом, гомоном, красками, восходами и закатами начал понемногу блекнуть и растворяться в прошлом. Они слышали только звук собственных шагов, думали только о настоящем. И ничего, кроме настоящего, не помнили.
— Помолчим немного, — сказал Саня, останавливаясь. — Ну, Леша, удачи тебе!
— К черту, к черту! — Он быстро обнял всех троих и открыл дверь.
Минут десять ничего не было слышно, потом за дверью завыли электромоторы и вентиляторы. Они выли не однотонно, как воют моторы, работая на постоянных оборотах, а все время меняя окраску звука. То бархатисто шумели, почти затихая, то пронзительно взвизгивали, набирая скорость, то останавливались совсем.
— Нервничает Леша, — сказал Саня. — Рвет ручку.