Космонавты живут на Земле. Книга 2
Шрифт:
Женя Светлова лежала на зеленом диване, зябко поджав ноги. Любимый клетчатый плед она набросила на себя. Могло показаться — она температурит. Да так и подумал Георгий Каменев, когда неслышно отворил английский замок и вошел в квартиру. Повесив китель, оп удивился:
– Женя, ты дома?! В час дня!
– Как видишь, — равнодушно ответила она из-под пледа. — Если хочешь кушать, на кухне жареная картошка и отбивная. Разогревай на маленьком огне, иначе подгорит.
– Спасибо за руководящий хозяйственный совет, — улыбнулся Георгий, — но я успел в столовой с ребятами порубать.
– Порубать... — хмыкнула Женя. — Когда я отучу тебя от этого вульгарного словца? Ты же инструктор парашютной подготовки, у тебя подчиненные...
Георгий отшутился:
– Женька, прости. Но с нами, с инструкторами, занятий по эстетике поведения не проводят, как с космонавтами. — Он присел на краешек дивана, погладил жену по острой коленке, высовывавшейся из-под пледа. От щекотного прикосновения Женя вздрогнула. — Ты чего такая кислая? — осведомился он нежно. — Уж не заболела ли?
– Считай, что да.
– Я градусник поищу, — встрепенулся Каменев и встал. — Он, кажется, в серванте.
Серые Женины глаза остановили его холодным взглядом:
—Не трудись, Жора. Он ничего не покажет. Моя болезнь не в градусах выражается.
Георгий удивленно приподнял плечи:
– Ничего не понимаю. Может быть, вызвать врача?
– Врач был, но оказался не слишком проницательным, иначе бы предупредил заболевание. Я от своей собственной совести заболела.
– Впервые слышу, — засмеялся Георгий, — бьюсь об заклад: если перелистать все тома медицинской энциклопедии, ссылок на такую болезнь там не сыщешь.
– В том-то и дело, — вздохнула Женя. — Я только сегодня поняла, до чего же я слабая, если не могу в нужную минуту поднять на ноги собственную совесть. Я ей кричала, кричала: вставай! А она, как регистратор случившегося, поднялась, когда уже поздно было. Совершенно поздно, понимаешь?
– Ничего не понимаю, — поднял руки Каменев. — Ты, Женька, что-то туманно изъясняешься. Так только на конгрессе метафизиков можно.
Она резко сбросила с себя плед, опустила ноги на пол. Серые глаза смотрели с иронией.
– Смотри какой ты эрудит, — произнесла она безо всякой интонации. — Да при чем тут метафизики и диалектики? Вое гораздо сложнее и проще. Сегодня всех нас вызвал генерал Мочалов. Весь наш отряд, понимаешь?
– Ну и что? Разве он так редко вас вызывает? На то он и командир ваш.
– Да. Но сегодня он зачитал нам приказ об утверждении экипажей на два предстоящих космических старта. Речь шла о «Заре» и «Авроре».
Легкая беззаботная улыбка померкла на лице Георгия, подумавшего, что Женя попросту хандрит.
—Об «Авроре»? Да ну!
Как он ждал того дня и той минуты, когда жена торжественно известит его, что утверждена в составе экипажа космического корабля.
По-разному относятся мужья к возможной славе своих жен. У мужчин гордых и самолюбивых одна мысль — что жена вот-вот станет героем и что почести, обрушившиеся на пео, отодвинут его, мужа, на второй план, — вызывает подавленное состояние. Для мужей тщеславных и до некоторой степени легкомысленных героический подвиг жены становится предметом восхищения и любования. Иной раз, рассказывая близким об успехах своей супруги, такой и приосанится, и головой поведет гордо: дескать, если бы не я, то моя Клава или Вера...
Георгий Каменев ни к первой, ни ко второй категории не принадлежал. Он сам был героем, известным стране, и возможная слава Жени не могла его ни принизить, ни возвысить. Но он по-настоящему любил Женю. Каждый ее успех становился его успехом, каждое огорчение — его огорчением. Сомнения они решали вместе. И теперь он нетерпеливо воскликнул:
– Женя, не томи!
– Чего не томи? — переспросила она вяло.
– Давай со всеми подробностями, как у вас там было?
Георгий уже понял, что речь пойдет о каком-то большом огорчении, но чтобы ее подбодрить, он старался, сохранить беззаботную улыбку, совсем не думая о том, что Женя прекрасно понимает, как эта улыбка ему дается.
Ровно в одиннадцать генерал Мочалов собрал нас всех у себя в кабинете. Весь отряд. Огромный глобус Луны на письменном столе, и-мы сразу поняли, что речь пойдет об этом... о лунном варианте. Сначала он зачитал приказ о старте номер один. Главном старте. По времени исполнения он будет вторым, но по значению... Облет Луны, сам понимаешь.
Понимаю, — кивнул Георгий. Женя рассеянно провела ладонью по острой коленке, словно проверить хотела, не порвался ли чулок.
– Для тебя, Жора, не секрет, что исполнителем этого старта намечался Алеша Горелов. Он и утвержден. Потом очередь дошла до утверждения экипажа, исполняющего старт номер два. Командир экипажа Костров был назван в приказе первым, второй пилот Ножиков — вторым, а вот свою фамилию я не услышала. — Остекленевшими глазами смотрела Женя в распахнутое окно. Напоенные коротким летним дождем, шелестели за ним листья тополя. И бесстрастным голосом, будто речь шла вовсе не о ней, а о каком-то чужом и мало приятном ей человеке, она продолжила: — Понимаешь, меня не назвали. Вместо моей генерал подчеркнуто твердым голосом произнес фамилию Бережковой. Она сидела впереди и, как мне показалось, даже чуточку вздрогнула. «Поздравляю, Маринка!» — выкрикнул в эту минуту Субботин. Она обернулась и посмотрела на него. Но как посмотрела! Какими восторженными и благодарными глазами! И улыбка... улыбка ослепленного счастьем человека. Потом заметила меня — и покраснела от смущения. На ее шее сквозь завиток волос проглядывала крупная родинка. Мне даже показалось, что и эта родинка стала красной. И понимаешь, какой я себя гадкой почувствовала?
Георгий, смуглой ладонью дотронулся до смятой Жениной прически и грустно сказал:
—Да. Это досадно, Женька. Это очень обидно, что тебя нет в составе экипажа. Что поделаешь, не все на этом свете от нас самих зависит. Только я не пойму, зачем такое самобичевание? Почему вдруг ты себя почувствовала гадкой?
Светлова вскочила с дивана и, натыкаясь на мебель, заходила по комнате.
—Да как ты не поймешь! В ту минуту мне внезапно показалось, что Маринка притворяется, разыгрывает эту смущенность, что от гордости и счастья она чихать на
меня хотела. И все в ней показалось притворным и противным — от улыбки до родинки. «Ну и радуйся, что победила! — сказала я про себя. — Ну и лети в космос. А я останусь на Земле, и, видимо, навсегда. У меня есть мой любимый, но не всегда тонко мыслящий Жорка. Мы с ним нарожаем кучу детей и будем чудесно жить. — Но потом я остановилась, прервала, себя: — Да как же ты смеешь! Кто дал тебе право в одну минуту разлюбить и возненавидеть Маринку, с которой столько лет ты дружила, только за то, что ее назначили в космический экипаж, а тебя нет? Какая же ты ничтожная, Женька, а еще живешь в переходный период от социализма к коммунизму и на теоретических собеседованиях твердишь о моральном облике человека двадцатого столетия». Это я сейчас добавила.