Космонавты живут на земле
Шрифт:
– Какой яркий снимок! – вырвалось у Горелова.
– Это отец, – мрачно сказал Комков, – на отдыхе в конце сорок первого снялся. Его в Цхалтубо лечиться после ранения послали. А потом, в конце того же сорок первого, он погиб под Севастополем.
– А у меня отец в сорок третьем погиб… на Днепре.
– Вот как, – потеплевшим голосом откликнулся Комков, – значит, и вы сиротой росли? Я о своем отце всего и помню, что запах армейского ремня да золотой краб на летной фуражке. Рябинки вот еще на лице у него были.
– А я вообще ничего не помню, – грустно признался Алеша, – совсем тогда
– Да, – вздохнул Комков, – скоро сами отцами станем.
– Не рано ли? – усмехнулся Алеша. – Лично я так нет.
– О! – засмеялся Комков. – И оглянуться не успеете, как все придет. Сначала любовь, потом взаимность, загс и прочее.
– Так у вас же всего этого еще нет. Вы на три-четыре года каких-нибудь меня старше.
– Вот чудак, разве же это по заказу происходит? Любовь – это не пенсия за выслугу лет. Положитесь на мой личный опыт. Через полгода будете гулять у меня на свадьбе. Хорошая девушка. Честное слово, хорошая.
– Как зовут-то хоть? – спросил Алеша, тронутый счастливым блеском его глаз.
– Любашей, – охотно ответил Комков, – здешний финансово-экономический техникум кончает. Сейчас у них самые горячие денечки – экзамены идут. Жаль, сегодня ночные полеты. Я бы вас познакомил. Однако чего мы стоим, как два голых петуха? Пора одеваться и – в столовую.
После обеда они сразу возвратились домой. Жаркая погода вынудила обоих раздеться. Комков перед вечерними полетами прилег, как и полагалось летчику, но сон не шел, и он с удовольствием продолжал расспрашивать соседа об авиаучилище, из которого тот прибыл, об однокашниках – среди них могли оказаться и его знакомые. Алеша рассказал, как добирался в Соболевку, вспомнил мрачного ночного железнодорожника.
– Это капитан Савостин, – усмехнулся Комков. – Он в нашей дивизии служил. В прошлом году уволили.
– Плохо летал? – осведомился Горелов. – Или по пословице: четыре раза по двести, суд чести и миллион двести?
Василий пожал плечами:
– Да нет. Просто наступил кому-то на мозоль. А потом в порядке сокращения личного состава стали нас омолаживать. Полагалось людей физически слабых и старшего возраста с летной работы уволить. Ну а омолаживанием кто занимался в нашей части? Одни старички, которым, моя бы воля, давно пора на пенсию. Вот они вспомнили строптивость этого капитана и записали его в «миллион двести». Теперь ходит по перрону, фонариком машет, дежурный по станции, так сказать. Впрочем, не будем обсуждать, лейтенант, действия старших. По уставу не положено. – Комков замолчал, но всего на минуту-две. – Подойдите к окну, Алеша, и посмотрите на аэродром, – позвал он внезапно.
Горелов встал у раскрытого настежь окна. Отсюда, с третьего этажа, летное поле производило внушительное впечатление. Над выгоревшей, вылинявшей за лето травой господствовал белый цвет металла. Самолеты с длинными фюзеляжами и непропорционально короткими острыми крыльями рядами стояли на бетонных дорожках. Техники и механики хлопотали около восьми машин, выведенных на первую линию. Этим машинам с наступлением темноты предстояло раньше других подняться с бетонированной полосы, и Алеша подумал, что среди них, вероятно, стоит и машина его соседа по комнате.
– Ну как? – разомлевшим
– Нравится.
– Эффектное зрелище. Вы на какой матчасти кончали школу?
– На «мигарях». Но потом летал немножко и на этих.
– И что скажете?
– Еще не разобрался как-то. По=моему, эти сложнее.
– Люблю летать на «мигарях», – задумчиво резюмировал Василий. – Для меня они ясная и четкая конструкция. А эта труба все пожирает: и знания и силы. Из нее после полета выходишь мокрый как мышонок. А в воздухе чуть зевнул, и кажется, что не ты ею управляешь, а она тебя таскает. Иногда идешь на полеты такой усталый… Вот, как сегодня.
Горелов с каким-то жалостливым чувством посмотрел на Комкова. Зачем он так мрачно? Полузакрытыми были глаза соседа, и на веснушчатом его лице лежала печать невеселого раздумья. Тревога проникла в Алешино сердце.
– Я вас не понимаю, Василий.
– А чего же тут понимать? – ответил тем же дремотным голосом Комков. – Что сказано, то и сказано.
– Но позвольте откровенно…
– Давайте на самых максимальных оборотах откровенности. Мы же соседи и, думаю, скоро станем настоящими друзьями.
– Вот поэтому я и хочу, Василий, – нескладно начал Алеша. – Мне кажется, если вы хотите летать на «мигах» и чувствуете, что вот этот тип самолета вам противопоказан, откажитесь от полетов на нем.
Комков пошевелил сухими губами.
– Отказаться? Да вы что, Алеша. У нас все-таки воинская часть, а не кружок художественной самодеятельности. – В его усталом голосе прозвучала грустная усмешка. – Да и притом, что обо мне в полку подумают…
– Ничего не подумают! – запальчиво воскликнул Горелов, и кудряшки зашевелились на его голове. – Да как же можно ложное самолюбие приносить в жертву здравому смыслу?!
– А вы бы отказались? – прозвучал контрвопрос.
– Я бы?.. – Алеша запнулся.
– Вот то-то и оно! – вяло заметил Василий. – Два ноль в мою пользу. Самое трудное – это победить самого себя. Многие полководцы именно поэтому и обрекали свои армии на полный разгром, а народы на страшные жертвы, что не могли в критическую минуту победить себя, выйти и сказать: вот я такой и сякой. Вы мне верили и верите. Но вы не знаете самого главного: раньше я мог, а теперь не могу, освободите меня… Ладно, перестанем об этом говорить, – закончил Комков примиряюще.
Но сон к нему не шел, и усталый мозг снова настраивал на разговор.
– Я очень часто думаю о сегодняшней нашей авиации, – продолжал рассуждать Василий. – Огромные скорости. Перегрузки, от которых мельтешит в глазах, а лицо уродуют гримасы. И вместе с тем кабина – это целая лаборатория. Как же много требуется от тебя, чтобы пилотировать такой самолет! И силенки сколько, и знаний. Попробуй сейчас сядь в кабину, не зная физики, алгебры, теоретической механики. Не много налетаешься. Мне вспоминается, как нам новый наш командир, Кузьма Петрович Ефимков, про войну и поршневую технику рассказывал. Тогда, говорит, иные воевали по принципу: или грудь в крестах, или голова в кустах. Гашетка, ручка, сектор газа, педали – вот и все. Он, конечно, утрирует, но многое верно. Разве сейчас с семиклассным образованием сядешь на истребитель?