Косталь-индеец
Шрифт:
В опасное предприятие он взял с собой еще одного индейца и верного Косталя и с наступлением ночи отправился в путь. По прошествии двух часов перед ними показались огни испанского бивака, а вскоре и безмолвные дома Гуахуапана, обитатели которого считали часы и минуты в ожидании обещанной помощи.
На том месте, где индейский проводник дал знак остановиться — это было за оградой какого-то поля, — начинался овраг, в начале которого ходил взад и вперед испанский часовой. Направо и налево от него на расстоянии человеческого голоса виднелись другие часовые, так что вся сторожевая цепь находилась в постоянной
В ночной тишине монотонно раздавались сторожевые крики испанских часовых:
— Alerta, centinela! 11
С ближайшего поста отвечали так же монотонно:
— Alerta, centinela!
— Жаль мне этого парня, — прошептал Косталь, — а придется заткнуть ему глотку. Когда я это сделаю, вы, капитан, притаитесь за вон за теми кустами и предоставьте мне остальное.
Затем он взял у одного из индейцев пращу и вложил в нее заботливо выбранный камень.
11
Слушай, часовой! (исп.)
— Вы слегка ударите два раза камнем о камень через минуту, — сказал он капитану, — это послужит мне сигналом.
Минуту спустя Корнелио стукнул камнями.
Этот звук достиг слуха часового. Он остановился и прислушался. Капитан стукнул вторично. Послышался свист летящего камня, и часовой беззвучно упал на землю.
— Поторопитесь, — сказал Косталь капитану, — я позабочусь об остальном.
Капитан и оба индейца скользнули между кустами алоэ. Вдруг Корнелио вздрогнул. Часовой, который только что упал, по-прежнему расхаживал взад и вперед; та же походка, тот же голос, восклицавший уверенным тоном: «Alerta, centinela!»
— Куда же, черт побери, девался Косталь? — пробормотал Корнелио, тщетно озираясь по сторонам. Но поскольку спутники капитана, несколько опередившие его, приближались к городу, по-видимому, не обращая внимания на часового, он пробормотал: — Клянусь Богом, как часовой Косталь великолепен!
В самом деле, так как часовой оказался на прежнем же месте и повторял тот же крик, то остальная стража ничего не заподозрила.
Теперь Корнелио как можно скорее поспешил к осажденному городу. Оба другие индейца уже скрылись из вида, и когда Косталь увидел, что капитан сделал то же, он отбросил кивер и ружье часового.
— Скорее! Скорее! Испанцы поднимут тревогу, когда увидят, что их товарища нет на месте! — воскликнул Косталь.
Он догнал капитана и потащил его за собой так стремительно, что тот едва не задохся.
Таким образом они вмиг добежали до мексиканской стражи, которая, уже извещенная двумя индейцами, пропустила их без задержки.
— Слышите, — сказал Косталь, — часовые уже подняли тревогу; да только поздно.
В самом деле, со стороны испанского лагеря слышались крики и ружейные выстрелы.
Дон Валерио осматривал передовую линию своих укреплений, когда к нему явились Корнелио и Косталь.
Он с радостью принял их сообщение, тотчас вспомнил о своей встрече с ними в гасиенде Лас-Пальмас и затем поручил своему адъютанту
Корнелио тотчас бросился на скамью, закрылся плащом, но мог заснуть только тогда, когда твердо решился не совершать никаких геройских подвигов, кроме как для своей защиты.
За час до солнечного восхода Валерио велел отслужить обедню и объявил осажденным, что с восходом солнца они должны сделать вылазку и напасть на испанцев с одной стороны, в то время как Морелос нападет на них с другой.
Испанский лагерь тоже проснулся, услышав шум в осажденном городе, а в то же время позади цепи холмов, окаймлявших равнину, Морелос уже двинул свое войско.
Городская площадь в Гуахуапане мало-помалу наполнялась молчаливыми горожанами и солдатами, готовыми к сражению; всадники вели своих коней под уздцы и как тени становились в обычном порядке.
Валерио тоже появился, его серьезное лицо носило отпечаток непоколебимой веры, он был вооружен длинным обоюдоострым мечом.
Рядом с ним находился Корнелио в качестве адъютанта, за ними один из солдат вел двух оседланных лошадей; к седлу предназначавшейся для Корнелио лошади была прикреплена длинная пика.
Согласно принятому вчера решению испанского военного совета, штурм должен был начаться сразу же после обеда; поэтому в королевском лагере еще не готовились к сражению, и можно было предвидеть, что одновременное нападение мексиканцев свалится, как снег на голову.
Мы должны упомянуть, что лагерь осаждающих был разделен на три подразделения. Первое находилось вблизи от осажденного города, под командой генерал-майора Регулеса; второе, под непосредственным начальством главнокомандующего, генерала Бонавиа, занимало центр; третье, которым командовал генерал Кальделас, составляло арьергард. Таким образом, если бы Валерио напал на первое подразделение, а Морелос на арьергард, центр все-таки оставался бы нетронутым, и Бонавиа мог был послать подкрепление тому из своих командиров, который наиболее в нем нуждался.
Палатка дона Рафаэля располагалась в лагере Кальделаса. Он почти не спал в эту ночь и чуть свет приказал оседлать лошадь, желая освежиться прогулкой. Погруженный в свои мысли, он ехал, не разбирая дороги, и оказался уже более чем в миле от лагеря, как вдруг послышался сначала глухой, а потом все более и более ясный шум марширующего войска. Он прислушался, и скоро его привычное ухо различило размеренные шаги пехотного корпуса и глухой грохот артиллерии. Теперь ему разом стали понятны радостные крики и хвалебное пение осажденных: вероятно, они прошедшей ночью получили известие о приближении союзников.
Убедившись, что он не ошибся, и не желая терять ни минуты, дон Рафаэль повернул коня и, прискакав в лагерь, поднял тревогу.
Когда первая минута замешательства прошла, испанские войска, с хладнокровием хорошо дисциплинированных солдат, стали ожидать нападения. Все стояли на своих местах.
С первыми лучами солнца часовые с обеих сторон вернулись в лагерь. Вдруг со стороны города послышалось пение псалма: «Пришел час, Господи!»; с противоположной стороны раздались крики: «Слава Морелосу!»; когда же пение окончилось и виваты умолкли, раздался хорошо известный военный клич полковника Галеаны: «Здесь Галеана!»— и на обеих сторонах испанского лагеря началась перестрелка.