Костер в белой ночи
Шрифт:
Дорога начинается с одного следа, с тропинки в один след, и слава им, первопроходцам, что торили, торит и будут торить новые пути. Слава!
Мы не знаем их до поры до времени, мы вспоминаем о них порою спустя многие времена, по они всегда в чести, всегда глубоко в сердце народном, и, как бы то ни было, имена их — суть Русского Духа.
И где бы ты ни был: у пускового пульта ракеты, нацеленной к звездам, в облаках ила среди пустоты мироздания в тесной кабине реактивного самолета, где ты на «ты» с небом, или на больничной койке, лишенный
И если смерть, то смертью смерть поправши.
Октябрь. Он озарен и озолочен, певуч, как дедовские гусли. Словно бы отмытое тягучими сентябрьскими дождями, поднялось над белыми стругами стремительных облаков солнце, выплеснулось в седое от утренних морозов утро, высветило в багрец и пламень убранную тайгу, пролилось в темные, влажно-холодные пади. Когда так крепок дух осенний.
Выйди в леса, в расчерченные прямыми стрелами лучей молочно-белые на закате березовые рощи, в малиновые сосновые боры, выйди в мир, настоянный на таежной силе, на живице смол и здоровье земли, заразись этим здоровьем, заряди им каждую капельку алой крови. В октябре возвращается лето…
Сашенька пришла в клинику задолго до начала утреннего дежурства. Ночная сестра, медлительная после бессонных часов, с чуть припухшими веками, простоволосая, без косынки и шапочки, встретила ее в коридоре.
— Ой, Сашуха, ты молодец какая! На дежурство уже? А мне нынче во как раньше убежать надо. У Валюхи моего выходной, договорились вместе в тайгу шишковать ехать. Тут все в порядке. Твой спит, кажется. Я побежала, ну?
— Беги.
— Вот спасибо! — И обхватила Сашеньку руками, вся такая рыхлая, теплая, пахнущая палатой. — Ты ознобла? Холодущая! Настыла, — охнула, отрываясь. — Я побежала, ну?
Сашенька тихонечко проскользнула в палату. Сергей не спал. Улыбнувшись так, что дрогнули его тонкие губы, впервые на «ты» сказал:
— От тебя, Сашенька, захолодавшим кедром пахнет.
Сашенька тоже улыбнулась, близко подошла к изголовью кровати и, пересиливая какую-то неизбывную радость и стыд, тоже ответила на «ты»:
— Здравствуй, спать еще надо.
— Не спится. — И снова на «вы»: — Присядьте.
Сашенька обошла кровать и присела у него в ногах.
— Что вы, Сережа?
— Давайте на «ты». Я впервые в жизни так долго на «вы» разговариваю.
— Давайте.
— Давай, — поправил Сергей.
— Давай, — тихо повторила Саша.
— Утро нынче ясное, да?
— На сосны чечетки высыпали и стрекочут.
— Я их все утро слушаю. Птиц под окном всегда очень много. Почему?
— Не знаю.
— А я знаю. Ты, думаешь, хитрая? Нет, я все знаю.
Снова чего-то застыдившись, Сашенька спросила:
— Что знаете?
— Знаешь, — поправил Сергей.
— Что знаешь?
— А то, что ты их кормишь под моим окном. Что, попалась?
Сашенька смутилась и покраснела.
— Попалась?
— Они… тебе мешают?
— Да что ты, глупенькая! — Сергей произнес так просто и так нежно это слово, что сам тоже смутился, помолчал и добавил: — Я птиц люблю, я их по голосам различаю. Меня этому дед выучил.
И, уже справившись с неожиданным смущением, продолжал в присущем ему веселом, бесшабашном тоне:
— Они все время стрекочут: Са-ша, Са-ша, хо-ро-ша, ка-ши, Са-ша, нам кро-ша, — все время только о вас и говорят.
— О тебе, — вдруг неожиданно для себя поправила Сашенька и легко рассмеялась.
— Правильно, о тебе. Почему так рано сегодня, Сашенька?
— Не спалось. Встала чуть свет. А Поля собралась с мужем шишковать в тайгу, вот я ее и сменила пораньше.
— Хорошо, что подменила.
— А что, Поля что-нибудь не так сделала?.
— Да нет. Просто не виделись давно с тобой, — вдруг очень серьезно сказал Сергей и повторил: — Не виделись. — Он притронулся ладонью к бинтам на лице, словно бы провел пальцами, как после сна, но глазам. — Скажи, Саша, сегодня, да?
И Саша, не в силах сказать ему неправду, ответила:
— Да, Сережа.
— Когда?
— Сейчас. Александр Александрович уже в клинике.
— Нынче четвертое, да?
— Четвертое.
— Встать разрешат?
— Да. Пойдем вместе в операционную.
— Спасибо, Сашенька.
— За что, Сережа?
— За то, что сказала.
В восемь Губин вызвал к себе Сашеньку.
— Сообщите больному, что сегодня снимаем повязки, — официальным тоном сказал Александр Александрович. — В операционную пускай сам идет, поможете с санитаркой дойти. — И улыбнувшись мягко: — Ну как он там? Чувствует?
— Чувствует, настроение хорошее.
— Во сколько в клинику сегодня пожаловала сестра Закатова?
Сашенька смутилась, покраснела и, по-ученически уткнувшись взглядом в пол, прошептала:
— В половине седьмого. — И поправилась: — В шесть.
— Молодец, — неожиданно похвалил Губин. — В восемь тридцать больной должен быть в операционной.
Они шли по коридору медленно. Сашенька и нянечка по бокам, Сергей посередине, положив руку на плечо сестре, неестественно прямо держа голову. Он чувствовал неуверенность своего шага и выпрямился, стараясь ступать как можно шире и тверже. Но шаги почему-то получались очень мелкими, и громко стучали шлепанцы.
— Пояркова в операционную повели, — услышал за собой голос больного из соседней с ним палаты. И тут же за спиной и впереди тихо заскрипели двери, к он услышал дыхание людей, замерших у стен. Его провожали десятки глаз.
— Как на расстрел иду, — прошептал, наклоняясь к Сашеньке, и снова уловил шепоток:
— Улыбается.
— Я бы сейчас «Марсельезу» спел, — снова пошутил, — слов не знаю.
— Осторожно, Сережа, тут порог, — поддерживая его рукой, сказала Сашенька и приподняла плечико, словно бы хотела перенести Сергея.