Костёр в сосновом бору: Повесть и рассказы
Шрифт:
Прибежала мама, принесла две кружки английской соли.
— Пейте немедленно, — говорит, — а то помрёте.
Ого как не хотел помирать Лисогонов! Ого как вцепился в кружку, даже расплескал немножко! Митьке тоже не хотелось умирать, у него ещё всяческих дел на земле было полным-полно. И жалко губить свою молодую жизнь зазря.
Он стал пить большими глотками. И сначала было сладко, потом горьковато, а после так горько, что слёзы из глаз покатились.
Митька тогда впервые понял, как это «плакать горькими слезами».
Затем
Он как мячик катался по квартире и смеялся, будто рассыпал стеклянный горох.
Сказал, что лечат объедал-сладкоежек правильно, и всё удивлялся, разглядывая банку.
— Это надо же! — говорит. — Три литра! Это, товарищи, достижение в планетарном масштабе! Это уметь надо. До чего способные дети пошли!
Взял Лисогонова за руку, пощупал пульс.
— Беги домой, — говорит, — только маму предупреди, что английскую соль пил, чтоб не пугалась.
И всё головой качал.
И Лисогонов пошёл к двери, потом оглянулся и говорит Митьке:
— Ты, — говорит, — Огородников, приходи ко мне в гости. Завтра или лучше послезавтра. Я тебя угощать стану. Солёными грибами. Только английскую соль с собой возьми, не забудь.
15. Кто-то голубя убил
Кто-то голубя убил. Какой-то совсем уж нехороший человек.
— Какой-то негодяй, — говорит Вика Дробот, — какой-то, можно сказать, подлый негодяй!
— Практически негодяйский подлец даже, — говорит Мишка Хитров и стискивает зубы от нахлынувшего на него благородного возмущения.
И надо же было такому случиться именно в этот день!
Закончилась третья четверть, каникулы начались. Второй день весенних каникул, но снег ещё не сошёл и здорово подмораживало — хоть на коньках бегай, хоть на лыжах.
Но почему-то ничего этого делать не хотелось, а хотелось просто так бродить и разговаривать.
Вторая звёздочка в полном составе слонялась по пришкольному саду и не знала, куда приложить свою энергию.
И ещё они были смущены, они испытывали неловкость.
Потому что впервые к ним пришёл в гости Николенька. Тот самый Колька, который сперва был очень противный, а потом, во время потопа, оказался парнем что надо.
Но смущались и испытывали неловкость Вика, Лёшка, Нина, Мишка и Митька не оттого, что пришёл Николенька, а потому, что Колька сам смущался и испытывал эту самую неловкость. Он считал, что на его чести лежит несмываемое пятно. Он считал, что навеки опозорен перед обществом. Он думал, что его считают дезертиром за то, что позволил увести себя, как маленького дошколёнка, во время наводнения.
Так они и бродили, смущённые, все шестеро по саду, а Николенька был мрачен и ходил с опущенной головой.
Наконец Митька не выдержал.
— Ты что, — спрашивает, — считаешь, что на твоей чести лежит несмываемое пятно?
— Да, — говорит Колька-Николенька.
— Значит, ты думаешь, — спрашивает Лёшка, — что навеки опозорен перед обществом?
— Думаю, — печально отвечает Колька.
— И что ты дезертир? — обращается к нему Мишка.
— И что дезертир, — говорит Колька и так низко опускает голову, что всем сразу становится ясно — сейчас заплачет.
— Глупости! — кричит Вика.
— Ты не виноват! Николенька, ты совсем не виноват! — шепчет Нина.
— Не называй меня Николенькой! — кричит Николенька. — Терпеть не могу! Колька я!
— Ты что ж думаешь, Колька, — говорит Лёшка и усмехается гордо и чуточку высокомерно, — ты что думаешь, мы бы пригласили тебя в наше общество, если б ты был дезертир и с пятном?
— Не пригласили бы?! — спрашивает Колька и весь светится.
— Ни в коем случае! — твёрдо говорит Лёшка.
— Ни за что! — подтверждает Мишка, а все остальные кивают головами.
— Значит, я не?.. — спрашивает Колька явно уже просто для того, чтобы его поуговаривали.
— Кончим этот разговор, — говорит Митька, — и начнём другой.
— Какой же это другой? — обиженно спрашивает Колька и надувает губы, потому что сидит в нём всё-таки где-то в глубине его старинное зазнайство, не до конца он его поборол.
— А такой! Другой — и всё!
— Ой, ребята, глядите! — вскрикивает вдруг Нина Королёва.
Все обернулись и увидели убитого голубя.
Он лежал на снегу — сизый, с зеленоватым отливом, а рядом валялись крошки.
Вот тогда-то и сказали свои суровые слова Вика и Мишка, те, про которые написано раньше.
Ребята присели вокруг голубя на корточки, разглядывали его и молчали.
— Ох попадись мне этот убийца! — говорит Лёшка.
— Из рогатки он его, видите? Прямо в голову, — говорит Мишка.
— Надо его похоронить. Давайте его закопаем, — предлагает Вика. — А то его кошки съедят.
И тут вдруг рядом с голубем появились две здоровенные ноги, обутые в кеды.
Ребята подняли головы и увидели взрослого совсем парня, чуть ли даже не из седьмого класса — физиономия круглая, щекастая, в веснушках, и улыбается во весь рот.
— Укокошили сизаря? — спрашивает.
— Это не мы, — говорит Нина.
— Ну и правильно! — говорит парень, не слушая никого. — От них один вред. Они гадят и портят памятники нашей старины.
И вдруг как заорёт!
— Пас! — орёт. — Пас! — и как двинет голубя ногой.
И повёл его, как футбольный мяч, только перья полетели.
— Мальчики, что ж он делает, балбес такой большущий?! — шепчет Вика в величайшем изумлении.
— Ты что делаешь? — кричит Митька.
— Пас! — орёт парень. — Пас!