Кости холмов

Иггульден Конн

Поднималась луна, принося облегчение от утомительных вычислений углов между красной планетой, луной и восточной линией горизонта. Калифа не мог решить, предвещает результат вычислений удачу или несчастье, и напряжение ума утомило его. Возможно ли, чтобы монголы устроили засаду в такой дали от места сражения? Нет, конечно, это невозможно. Но чем выше поднималась луна, тем пристальнее вглядывался Калифа в темную даль, пытаясь заметить какой-нибудь знак, который монголы могли бы подать своим воинам, поджидавшим в засаде.

Калифа не видел впереди ничего, кроме спин уносящихся всадников. Они держались спокойно, будто вовсе и не было никакого преследования и никакой армии у них на хвосте, жаждущей только их смерти. И во

мраке долины за каждой тенью мог померещиться враг. Холодало, но в гневе Калифа не чувствовал холода. Выпив только один глоток воды, он швырнул бурдюк на землю. Тот с самого начала не был полным, и воды все равно осталось совсем чуть-чуть. Калифа ощущал на себе взгляды своих людей, ожидавших приказа, но не находил для них слов. Ему нечего было сказать. Он не мог возвратиться к шаху и сообщить тому, что врагам удалось уйти.

Джебе и Джучи провели добрую часть ночи за разговорами, и взаимное уважение между двумя молодыми людьми крепло с каждым часом, проведенным в седле. Монголы дремали по очереди, всегда отдавая поводья другу на тот случай, если лошадь начнет отклоняться от курса. Никто не упал, несмотря на понурые головы. Практика сна в седле была широко распространена среди погонщиков табунов, хотя обычно лошади в таких случаях шли тихим шагом. Когда луна начала убывать, монголы сбавили темп, и преследователи немедленно улучили момент и погнали коней быстрее, снова сократив расстояние между собой и беглецами. Монголам еще неоднократно приходилось то ускорять, то замедлять бег, и к наступлению рассвета лошади обеих армий перешли на рысь, тяжело дышали и исходили пеной.

Завидев первые проблески зари, Джучи протянул руку и легонько толкнул Джебе. Луна догорала тонкой лучиной на вершинах холмов, и новый день начинался. Новая битва казалась вполне вероятной, и монголы протирали глаза от остатков сна и усталости. Ночь, тянувшаяся как будто целую вечность, внезапно рассеялась в один миг. Несмотря на то что враги мчались по следу, она прошла на удивление мирно, и друзья вместе доели последние припасы вяленого мяса и допили остатки теплой, затхлой воды.

У Джебе пересохло во рту и болело все тело, суставы ныли, словно туда попали пыль и песок. Поясницу ломило, и Джебе лишь дивился настойчивости и упорству врагов, ни на секунду не прекращавших преследования. Когда стало светлее, Джебе заметил, что арабские скакуны устали, гонка измотала их. Седоки тоже поникли, но не сдавались, не позволяя монголам оторваться от них слишком далеко.

Джучи гордился всадниками-китайцами, скакавшими наравне с людьми его племени. Но китайцы страдали сильнее других, и многие тащились в хвосте монгольского войска. И все же не отставали. Менее полумили разделяло две армии, и такое положение оставалось неизменным с наступления ночи.

Когда взошло солнце, Калифа отдал приказ своим командирам наращивать темп. Всю ночь он страдал от холода и усталости. Когда же забрезжил рассвет и впереди показалась широкая равнина, Калифа понял, что проскакал более сотни миль без остановки и отдыха. В молодости такое расстояние его попросту рассмешило бы, но в сорок лет, когда колени и лодыжки начинали болеть при каждом прыжке его скакуна, было уже не до смеха. Люди Калифы тоже выбились из сил, несмотря на природную выносливость народа пустыни. Но, услышав приказ, всадники вздернули головы и прибавили скорость. Это был их последний шанс принудить монголов к битве. Калифа не сомневался, что не упустит его.

Чтобы не привлечь внимания врагов раньше времени, не следовало пытаться догнать их одним резким рывком. Напротив, Калифа подгонял запыхавшегося скакуна постепенно, пока расстояние между ним и монголами не сократилось до четырехсот шагов. Только тогда Калифа высоко поднял руку и объявил во все горло начало атаки.

Хорезмийцы ударили пятками, и измученные лошади, отвечая командам своих седоков, понеслись неуклюжим галопом. Послышалось громкое ржание, и первая лошадь рухнула на землю, вытряхнув всадника из седла. Но Калифа не понял, что произошло у него за спиной, а потому даже не обернулся. От монголов его отделяло всего каких-то двести шагов, и он быстро вынул из колчана длинную черную стрелу.

Заметив угрозу сзади, монголы помчались быстрее, отбиваясь стрелами от преследователей. Даже на полном скаку монголы стреляли поразительно точно, и Калифа снова увидел, как со всех сторон всадники и кони падали под копыта тех, кто скакал следом. Разочарованно огрызаясь, Калифа натянул тетиву, и перья стрелы пощекотали его щеку. Конь несся на последнем дыхании и вряд ли мог продержаться долго. Монголы вновь ускользали, увеличивая разрыв. Калифа пустил стрелу им вслед и громко возликовал, когда она ударила в спину врага, сбив того наземь. Еще несколько десятков стрел попали в цель, хотя и не все смогли пробить доспехи монголов. Те же, кого подстрелили, летели под копыта вражеских лошадей и вскоре превращались в месиво дробленых костей и раздавленной плоти.

Охрипшим голосом Калифа снова и снова подгонял своих людей, но все было тщетно. Они совершенно выбились из сил, множество лошадей получили увечья и охромели. Кони становились на дыбы и отказывались продолжать бег, и воины лишь бессмысленно лупили их плетью и ножнами.

Калифа подумал было прекратить преследование, да усилий было положено слишком много. Ему все время казалось, что он может протянуть еще немного; казалось, что монголы вот-вот загонят до смерти своих лошадей и тогда будут сами истреблены. Воспаленными и покрасневшими от песка глазами Калифа смотрел вслед врагу, которому вновь удалось оторваться от преследователей больше чем на полмили. Разрыв не сократился и не увеличился и тогда, когда солнце поднялось выше. Убрав лук обратно в чехол у правой ноги, Калифа погладил коня по шее.

– Еще немного, могучее сердце, – тихо пробурчал он скакуну.

Калифа знал, что многие лошади будут загнаны до полусмерти. Эта гонка была выше их сил, и многие погибнут. Сзади снова раздался глухой шум и крик, еще одна лошадь споткнулась и полетела на землю. За ней упадут другие, Калифа понимал это, но арьергард монгольской конницы по-прежнему манил его за собой, и Калифа продолжал преследование, щуря глаза от пыли.

Вырвавшись из тенистого дола на равнину, монголы воспряли духом. Вдали показался утренний дымок селений, и конница двинулась на восток в сторону проторенной дороги. Но где-то впереди лежали города шаха, в которых преследователи могли бы найти подкрепление. Ни Джебе, ни Джучи не имели ни малейшего представления о численности шахских войск. Возможно, шах вывел всех мужчин на войну либо, напротив, оставил их защищать города от набегов врагов.

Дорога была широкой, вероятно, оттого, что всего пару дней назад по ней прошла огромная армия шаха. Покинув горы, точно песчаная буря, монголы растянулись узкой колонной по пятьдесят всадников в каждом ряду, чтобы уместиться на твердом грунте дорожного полотна. Когда солнце вошло в зенит, удушливая жара валила с ног лошадей со всех сторон, и люди снова гибли под ударами копыт. Монголы обливались потом, но не было ни воды, ни соли, чтобы подкрепить силы. Джебе и Джучи все чаще оборачивались и в отчаянии смотрели назад.