Кости в стене
Шрифт:
Я вздрогнул и отвернулся от мрачных ворот. Из нашей семьи я единственный ещё не посетил мамину могилу. Папа, тётя Труди, тётя Елена, даже моя чудаковатая двоюродная сестра Ханна, – все они уже побывали там. Папа сказал, что я не должен изводить себя виной и что в первую очередь мне нужно сосредоточиться на выздоровлении. Что ж, прошло три месяца, но боль никуда не ушла. Я всё так же чувствовал себя разбитым.
Отец развернулся на нашей вымощенной булыжником улочке и задним ходом сдал к гаражу, затормозив на подъездной дорожке. Повисло молчание. Мы сидели в машине уже несколько минут
– Похоже, они обновили сигилы, – папин голос прозвучал немного надтреснуто.
Я взглянул в зеркало на яркие арабские и еврейские печати Соломона, покрывающие дверь нашего гаража. Отец не ошибся. Краска была совсем свежей. Городское подразделение Бюро паранормальных расследований, или, как его называли многие, БПР, перекрашивало печати на наружных дверях жителей каждые три месяца, чтобы снизить вероятность нападения духов. Если бы в тысяча девятисотом году спиритуалисты не открыли дверь на ту сторону, которую до сих пор никто не смог закрыть, мир бы не изменился так кардинально и нам бы не пришлось беспокоиться о призраках. Уже более века люди живут по новым правилам, но всё никак не могут привыкнуть, не могут простить экстрасенсам тот единственный грех, почитая их всех за преступников. Самый первый прорыв духов в наш мир многим стоил жизни. После него экстрасенсы стали «необходимым злом», единственной и слабой надеждой на защиту от второго, куда более опасного бедствия. Отец говорил, что они как налоговики, только хуже. Что бы это ни значило.
Я оглянулся на сигилы, покрывающие наш дом. Их перекрасили за неделю до того злополучного дня, когда мы с мамой поехали на чемпионат. Я возненавидел духобол. Если бы не эта дурацкая игра, несчастный случай никогда бы не произошёл. И мама сейчас была бы жива.
Отец занёс мой небольшой чемодан в дом, и я поплёлся за ним. Гостиная совсем не изменилась. Стала только чуточку темнее. И холоднее. Наверное, осень в этом году придёт раньше.
Папа развёл огонь в камине, и тот ожил с протяжным воем. Шторы были задёрнуты. Я провёл пальцем по пыльному столику, замерев перед мамиными очками для чтения. Последняя книга, которую она читала, по-прежнему лежала здесь, помеченная закладкой на середине.
– Такое чувство, будто здесь уже несколько месяцев никто не жил.
– Никто и не жил, – безжизненно и холодно откликнулся папа. – Я почти каждую ночь проводил с тобой в больнице. Когда твои тёти и Ханна переехали в наш район, они стали захаживать сюда время от времени: забирали почту, поливали цветы, подкрашивали сигилы, но я просил их ничего не передвигать.
– Зачем они вообще сюда переехали? – огрызнулся я, желая, чтобы они остались в Бостоне. – Вы же никогда особо не общались.
Я не хотел, чтобы кто-то вторгался в мою жизнь, пытался «помочь» мне смириться с «последствиями» несчастного случая. Я вообще не собирался смиряться.
Отец нахмурился, но проигнорировал мой тон:
– Труди и Ханне пришлось нелегко, когда твой дядя Дэвид оставил их, поэтому Елена переехала к ним. Кроме того, она хотела подкопить денег на свой… бизнес. И здесь у неё больше шансов на
– Серьёзно? Чокнутая тётя Елена? Она теперь наша соседка?
Папа говорил мне, что тётя Труди и моя двоюродная сестра Ханна перебрались в Новый Орлеан из Бостона, чтобы помогать ему после смерти мамы, но он не упоминал о приезде тёти Елены. Вряд ли папа всерьёз рассчитывал, что его сестра-экстрасенс переедет жить так близко.
Мама была историком. Она изучала всё связанное с паранормальщиной по долгу своей профессии. Но тётя Елена… Елена считалась паршивой овцой в нашей семье. Она добровольно поддерживала экстрасенсов и всё сверхъестественное. Мы с ней почти никогда не виделись, и теперь она стала нашей соседкой. Интересно, что бы подумала мама?
Я старался не обращать внимания на ноющую боль, вызванную её отсутствием, всё ещё надеясь, что она вот-вот ворвётся в комнату с тарелкой шоколадного печенья в руках. Я бы тоже не захотел оставаться в этом доме один. Возможно, присутствие родственников поможет папе легче пережить утрату? Как знать.
– Всё устаканится, Алекс. Вот увидишь, – Отец натянул на усталое лицо улыбку и, хлопнув по своей любимой подушке, поднял в воздух облако пыли, тут же закашлявшись. – Нужно просто немного прибраться, вот и всё.
Я вздохнул и заковылял вперёд, ощутив уже привычную боль в ноге, – она стала моей постоянной спутницей:
– Я просто хочу в свою комнату.
– Понимаю, – он подхватил мой чемодан и повёл меня вверх по лестнице, помогая преодолевать одну болезненную ступеньку за другой.
Дверь в мою комнату была закрыта. Разноцветные сигилы, которые нарисовала мама прошлой весной, всё ещё не поблёкли. Она ушла, но её присутствие чувствовалось повсюду.
Папа занёс чемодан и поставил его у входа, я сел на кровать. Мы уставились друг на друга.
– Дай знать, если захочешь чего-нибудь, – папа посмотрел на меня, а потом оглядел комнату. – И проверь свои сигилы. Их не обновляли всё лето.
Точно. Как раз то, что я хотел сделать первым делом по возвращении домой.
– Хорошо. Обязательно.
Он кивнул и вышел, закрыв за собой дверь.
Сигилы на окнах выглядели достаточно надёжно, они могли подождать. Что мне действительно было необходимо, так это вздремнуть. В больничной палате я часто мечтал поскорее вернуться в свою уютную комнату, к своей удобной кровати и мягким подушкам. Я стянул с себя одежду, забрался под одеяло и позволил ощущению привычного комфорта окутать меня. Но огромная дыра в груди не позволяла насладиться всем этим. Как бы сильно я ни скучал по дому, по маме я скучал гораздо больше.
Я перевернулся на бок и посмотрел на фотографию, стоявшую на тумбочке. На снимке мы с мамой и папой гуляем по самому безлюдному пляжу Америки прошлым летом. Одна из лучших наших поездок. Никаких оберегов, знаков или печатей. Только солнце. Песок. И беззаботное веселье.
Я схватил вторую подушку и крепко обнял её, отказываясь признавать слёзы, стекающие по моим щекам, и эту жестокую реальность. Казалось, я пролежал так несколько часов, прежде чем наконец заснул.