Костры амбиций
Шрифт:
На той стороне Парк-авеню у остановки школьного автобуса уже толпились несколько девочек в темно-красных жакетиках, сопровождаемые нянями или родителями. Завидев их, Кэмпбелл попыталась вырвать у Шермана руку. Уже достигла такого возраста. Но Шерман не отпустил. Крепко держа дочь за руку, он повел ее дальше через улицу. Он — ее хранитель и защитник. Он смерил взглядом такси, которое, вереща тормозами, остановилось перед светофором. Если бы понадобилось для спасения дочери, он бы не раздумывая ринулся навстречу едущему автомобилю. Шерман шагал через улицу и представлял себе, какую живописную картину они собой являют: Кэмпбелл, истинный ангел в форме ученицы частной школы, и он — благородный профиль, йейльский подбородок, широкие плечи, английский костюм за 1800 долларов; отец этого ангела, преуспевающий человек. Как на них, должно быть, завистливо смотрят прохожие, и водители проезжающих машин, и вообще все.
Едва только они ступили на тротуар,
Шерман повернулся было уходить, потом еще раз оглянулся на миссис Люгер. Но она на него не смотрела. Она уже удалялась в направлении своего кооперативного дома. Задний шов ее тесных джинсов чуть ли не разрезал ее пополам, а справа и слева на выпуклых ягодицах — белесые проплешины, как две фары. Ну и задик у нее, фантастика! А Шерман-то всегда называл про себя этих женщин «мамашами»! Кто знает, какой огонь затаился в этих «мамашах»?
Он зашагал по тротуару к стоянке такси на углу Первой авеню и Семьдесят девятой улицы. На душе у него легко и весело. Почему, собственно, — он бы затруднился сказать. Открыл для себя очаровательную миссис Люгер? Да, и это… Но он вообще всегда уходит с остановки школьного автобуса в приподнятом настроении. Лучшая школа, лучшие девочки, лучшие семейства, лучший район города, ставшего на исходе XX века столицей всего Западного мира. Но главное даже не это, а оставшаяся в ладони память о теплой детской ручонке. Вот почему ему так хорошо. Это доверчивое, во всем от него зависимое прикосновение было — сама жизнь!
Но вскоре настроение у Шермана стало портиться. Он шагал довольно быстро, на ходу оглядывая каменные фасады старых особняков. В это пасмурное утро они выглядят обшарпанными, унылыми. Перед подъездами на краю тротуара выставлены полиэтиленовые мешки с мусором — коричневые, цвета собачьего кала, или зеленые, тоже навозного оттенка. Они блестят, словно покрытые слизью. Как могут люди жить в таких условиях? В двух кварталах отсюда — квартира Марии… И Ролстон Торп тоже обитает где-то поблизости. Шерман и Роли вместе учились в Бакли-скул, и в колледже Святого Павла, и в Йейле. И теперь вместе работают в «Пирс-и-Пирсе». Роли после развода съехал из шестнадцатикомнатной кооперативной квартиры на Пятой авеню и поселился в двух верхних этажах бывшего особняка где-то в этих кварталах. Ужасно. Шерман и сам вчера умудрился сделать большой шаг к разводу. Мало того что Джуди его застигла, так сказать, на «измене по телефону», но еще после этого он, жалкая жертва похоти, не повернул назад, а пошел туда, где его просто-напросто раздели и завалили на кровать… Вот именно!.. И появился дома только через сорок пять минут. Что будет с Кэмпбелл, если они с Джуди расстанутся? Он даже представить себе не в состоянии, как бы он стал после этого жить. Еженедельные посещения родной дочери? Как выражаются официально, «по выходным и прочим удобным дням»? Фу, как пошло и неприлично… Душа его дочурки Кэмпбелл начнет черстветь, черстветь и покроется жесткой коростой…
Прошагав полквартала, он уже просто ненавидел себя. Подмывало повернуть назад, возвратиться домой и попросить прощения, дать клятву больше никогда в жизни!. Подмывало. Но он знал, что не повернет. Это означало бы опоздать на работу, на что в «Пирс-и-Пирсе» смотрят косо. Вслух ничего такого не говорится, но подразумевается, что ты должен быть на месте с утра пораньше и не теряя времени начинать делать деньги… Покорять Вселенную. Выброс адреналина! «Жискар»! Шерман подготовил к заключению величайшую сделку своей жизни — французский золотой заем «Жискар»… И снова заныло сердце. Эту ночь Джуди спала на кушетке в гардеробной при супружеской спальне. Когда он встал, она еще не проснулась — или делала вид, что спит. И слава богу. Новый раунд объяснений, прямо с утра, да при том еще, что могут услышать Кэмпбелл и Бонита, — нет, это его совсем не прельщало. Бонита относилась к той категории слуг-латиноамериканцев, которые держатся вполне приветливо, однако подчеркнуто соблюдают дистанцию. Выказывать при ней раздражение или обиду — бестактно. Неудивительно, что в прежние времена браки были прочнее. У родителей Шермана и их знакомых всегда было много слуг, они работали с утра допоздна и жили в доме. Так что кто не хотел ссориться при слугах, практически не имел возможности ссориться вообще.
И поэтому, в лучших традициях Мак-Коев, в полном соответствии с тем, как бы поступил на его месте отец — хотя отца совершенно невозможно представить себе в такой передряге, — Шерман и виду не показал, что что-то не так. Позавтракал в кухне вместе с Кэмпбелл, потом Бонита собирала девочку в школу, то и дело озираясь на портативный телевизор. Передавались последние известия про сорванный митинг в Гарлеме. Конечно, событие, но Шерман не придал ему значения. Мало ли что там где-то… Такие вещи у них случаются, у этих людей… Он был занят тем, чтобы набраться бодрости и обаяния, а то как бы Кэмпбелл и Бонита не почувствовали нездоровую атмосферу в доме.
Шерман уже дошел до Лексингтон авеню и, как всегда, заглянул в кондитерский магазинчик за углом купить номер «Нью-Йорк таймс». Завернул за угол — навстречу идет рослая деваха, по плечам разметаны густые светлые волосы, через плечо на ремне — большая сумка. Шагает быстро, видно, торопится на метро на Семьдесят седьмой улице. Длинная вязаная кофта нараспашку, снизу поддет тонкий свитерок с воротом под горлышко и с какой-то эмблемой на левой груди. И белые брюки небывалого фасона — оторви и брось: штанины широкие, мотаются мешком вокруг ног, но в шагу все обтянуто — ну, потрясающе! Просто с ума сойти. Даже раздвоенная складочка образовалась. У Шермана слегка полезли глаза на лоб. Он посмотрел ей в лицо. Она встретила его взгляд, глаза в глаза, и улыбнулась. Не замедлила шаг, не бросила зазывный взор, а просто улыбнулась с самоуверенным оптимизмом, как бы говоря: «Привет! Мы с тобой — пара красивых животных, верно?» Так откровенно! Так беззастенчиво! Так радостно-нескромно!
Выходя с газетой из кондитерской, Шерман скользнул взглядом по журнальной стойке у двери. Ударила в нос ярко-розовая нагота… женщины… мужчины… женщины с женщинами… мужчины с мужчинами… голые груди голые ягодицы… все подробности… буйный карнавал порнографии, пиршество плоти, оргия, скотство. На одной обложке изображена совсем голая женщина, на ней только туфли на высоких каблуках и на лобке — пестрая тряпочка, набедренная повязка. Но только это вовсе не повязка, а живая змея… Каким-то образом держится там и смотрит на Шермана… Женщина тоже смотрит на Шермана… И улыбается самой солнечной, самой приветливой улыбкой… Такие же девушки подают присыпанные шоколадом шарики мороженого в детских кафе «Баскин Роббинс».
Шерман пошел дальше по направлению к Первой авеню, взбудораженный, охваченный волнением. Это пропитало воздух! Это катит на тебя гигантской волной! Это — всюду! Настигает!.. Секс!.. Только руку протяни… Движется по улицам и ничуть не стыдится… Расплескан по киоскам и магазинным стойкам. Если ты хоть мало-мальски живой молодой мужчина, тебе и думать нечего противостоять этому напору… Формально говоря, он изменил жене. Ну да, верно… Но о каком единобрачии может идти речь, когда по всему миру катится мощная волна, настоящее цунами умопомрачительного вожделения? Да господи! Не может Властитель Вселенной быть святым. Так устроен мир. Бесполезно уклоняться от дождевых капель, когда ты под дождем. Тем более когда такой ливень! Шерман просто попался или почти попался, вот и все. Это совершенно ничего не значит. Это не нравственно и не безнравственно. Все равно как вымокнуть под дождем. Подходя к стоянке такси на углу Первой и Семьдесят девятой, он уже почти уладил это дело с самим собой.
На углу Семьдесят девятой улицы и Первой авеню каждое утро выстраиваются такси, чтобы доставлять молодых Властителей Вселенной на Уолл-стрит. По правилам, всякий шофер такси обязан везти вас, куда бы вы ни пожелали, но на этой стоянке берут только тех пассажиров, которые едут в центр, на Уолл-стрит или куда-нибудь там по соседству. Отъезжают на два квартала к востоку и дальше катят на юг вдоль Ист-Ривер по шоссе, которое называется ФДР — шоссе Франклина Делано Рузвельта.
Поездка обходится в десять долларов ежеутренне, но что такое десять долларов для Властителя Вселенной? Отец Шермана всю жизнь ездил на Уолл-стрит подземкой, даже когда стал исполнительным директором фирмы «Даннинг-Спонджет и Лич». Он и теперь, в семьдесят один год, отправляясь в «Даннинг-Спонджет» только для того, чтобы часок-другой подышать одним воздухом со старыми приятелями-юристами, пользуется исключительно подземкой. Принципиально. Чем обшарпаннее становилось нью-йоркское метро, чем гуще разрисовывали «эти люди» стенки вагонов, чем больше золотых цепочек они срывали с девичьих шей, чем чаще грабили стариков и сталкивали женщин под колеса, тем решительнее держался Джон Кэмпбелл Мак-Кой: он не допустит, чтобы «эти люди» помешали ему пользоваться тем видом городского транспорта, каким он сочтет нужным.