Костры амбиций
Шрифт:
— А может, им нравится, немного того, немного другого, — возражает Грег. — Они хорошие специалисты. Владеют оружием.
Рода и Сьюзан смеются. Ах, как остроумно.
Не смеется только Мэри-Лу. Она не сводит глаз с Крамера.
— Оружием владеют, что верно, то верно, — кивает Крамер. Он не намерен упускать инициативу и этот роскошный бюст с голубыми глазами. — В Бронксе у каждого есть оружие. Вот я вам сейчас расскажу один случай, с которым только что управился.
Наконец-то подвернулась возможность поведать о своем триумфе над отчаянным злодеем, Гербертом 92-Икс. Крамер приступает к рассказу, мысленно потирая руки. Но с первых же слов встревает Грег и начинает ему мешать. Услышав имя Герберта 92-Икс,
— Если бы не мусульмане, тюрьмы в городе вообще уже давно были бы неуправляемы.
Это все свист, но Крамер не хочет, чтобы разговор перешел на мусульман и на Грегову писанину. Поэтому он говорит:
— Герберт на самом деле никакой не мусульманин. Они же не ходят в бары.
Совершенно невозможно говорить. Все-то этот Грег знает и обо всем имеет свое мнение. О мусульманах, тюрьмах, преступлениях, о жизни на улицах многомиллионного города. Он даже умудрился все повернуть против Крамера. Почему они так напали на человека, виноватого лишь в том, что, повинуясь инстинкту самосохранения, защитил собственную жизнь?
— Но он убил человека, Грег! Застрелил из незарегистрированного револьвера, который всегда носил при себе, хотя не имел разрешения.
— Да, но какая у него была работа? Наверно, опасная? Ты же сам сказал, что там все ходят вооруженные.
— Какая работа? Могу сказать какая. Шоферил у бутлегера.
— А где же ему, по-твоему, работать? В компьютерной фирме?
— Ты так говоришь, будто это вещь совершенно немыслимая. Наверняка у компьютерщиков есть специальные программы для меньшинств, да только Герберту их работа задаром не нужна, Герберт — игрок. Жулик, который прикрывается религией, а сам просто инфантильный, эгоцентричный, безответственный, ленивый…
Крамер вдруг замечает, что все они как-то странно на него смотрят. И Рода… и Мэри-Лу… Так смотрят на человека, который оказался скрытым реакционером. Он слишком глубоко погрузился в уголовно-судебную пену… И поет реакционные песни Системы… Совсем как в старые университетские времена, когда они устраивали политические диспуты. Но только теперь им уже всем за тридцать, и друзья смотрят на него, как будто он превратился в чудовище. Разве им расскажешь, чего насмотрелся за эти шесть лет? Нечего и пытаться. Они не поймут, особенно Грег, который только что отравил ему весь триумф победы над Гербертом 92-Икс. Получилось так скверно, что Рода даже встала на его защиту.
— Ты не понимаешь, Грег, — говорит она. — У Ларри такая нагрузка в прокуратуре, ты представить не можешь. В Бронксе за год подвергаются предварительному разбору семь тысяч уголовных дел, а суд присяжных способен пропустить только пятьсот. Нет совершенно никакой физической возможности каждое дело рассматривать с разных сторон и принимать во внимание все обстоятельства.
— Пусть бы кто-нибудь попробовал это втолковать бедняге Герберту 92-Икс.
Крамер, запрокинув голову разглядывает потолок «Хайфонской гавани». Наверху все выкрашено матовой черной краской, и сам потолок, и какие-то трубы, и люстры, и провода. Похоже на кишки. Подумать только, родная жена, а ничего другого не смогла придумать в защиту мужа, как заявить: «Ларри столько цветных отправляет за решетку, он просто не успевает подходить к каждому индивидуально. Надо же понять его положение». А он-то выложился на деле Герберта 92-Икс, провел его с блеском, смотрел грозному Герберту в глаза, отомстил за Нестора Кабрильо, отца пятерых детей, и что получил за все это? Он же должен теперь оправдываться перед этими сверхпередовыми интеллигентами в этой сверхпередовой забегаловке в центре этого чертова передового СоХо.
Он обводит глазами стол. Даже Мэри-Лу и та смотрит на него косо. Эта большая пустоголовая булка тоже передовая, не хуже прочих.
Ну, ничего, есть душа, которой
На миг он снова встречает взгляд Мэри-Лу, но свет в ее глазах уже погас.
11
Письмена на полу
Парижская Фондовая биржа открыта два часа в сутки, с часу до трех, то есть с 7 до 9 утра по нью-йоркскому времени. Поэтому в понедельник Шерман явился в операционный зал с ценными бумагами «Пирс-и-Пирса» к шести тридцати. Сейчас половина восьмого. Он сидит за своим столом, левым плечом прижимая к уху телефонную трубку, правую ногу поставив на переносную подставку чистильщика Феликса.
В зале уже стоит дружный лай молодых мужчин, взявших денежный след, ибо в наши дни рынок ценных бумаг — явление международное. За столом через проход юный король пампасов Аргуэльо, держа трубку у правого уха, а левое закрыв ладонью, разговаривает, надо полагать, с Токио. Когда Шерман прибыл сегодня на работу, он уже находился в зале добрых двенадцать часов, он сейчас занимается крупной операцией по продаже облигаций Федерального Казначейства японскому Почтовому ведомству. Каким образом такая замечательная сделка попала в руки этому молокососу, Шерман не представляет себе, но — факт. Токийская биржа открыта, по нью-йоркскому времени, с 19-30 до 4 часов утра. Аргуэльо сидит в подтяжках довольно вызывающего вида, на них изображен герой газетных комиксов Твити-Пай, но ничего дурного в этом нет. Парень работает, и значит, все о'кей!
Чистильщик Феликс склонился над правым полуботинком Шермана, созданием фирмы «Нью и Лингвуд», и наводит блеск, работая бархоткой. Шерману нравится, как согнутая и приподнятая нога отдыхает на подставке, а нагрузка приходится на двуглавую мышцу бедра; ощущение атлета. И нравится, как Феликс навис над его ботинком, обнял его всем телом, всей душой. В двадцати дюймах от своих глаз он видит его макушку с коричневой правильно круглой плешью, непонятно откуда взявшейся, потому что волосы вокруг курчавятся густо-густо. Эта круглая плешь Шерману тоже нравится. Вообще Феликс — парень надежный, с юмором, уже немолодой, сообразительный и обидчивый.
На полу рядом с подставкой у Феликса лежит номер «Сити лайт», раскрытый на второй странице и сложенный пополам. Он работает бархоткой и одновременно читает. На второй странице в «Сити лайт» печатаются зарубежные новости. Вверху крупный заголовок: МЛАДЕНЕЦ УПАЛ С ДВУХСОТФУТОВОЙ ВЫСОТЫ И ОСТАЛСЯ ЖИВ. И названо место происшествия — Элайохори, Греция. Но Шерман спокоен. Он больше не боится городских газет. Прошло уже пять суток, и ни в одной газете не было ни слова о несчастном случае в Бронксе при въезде на скоростное шоссе. Правильно сказала Мария: им навязали схватку в джунглях, они сражались и победили, а джунгли молчат о своих потерях. Сегодня утром Шерман купил в киоске на углу Лексингтон авеню только «Таймс». И по дороге в такси, вместо того чтобы сразу перелистать до раздела «Столичные новости», читал про Советы, и про Шри-Ланку, и про разногласия по вопросу о федеральных резервах.
Теперь, после недели страха, он может наконец сосредоточиться на ядовито-зеленых цифрах, бегущих по черному экрану. Сосредоточиться на деле… на «Жискаре»…
Бернар Леви, француз из Трейдерского треста, с которым он ведет переговоры, сейчас окончательно уточняет все вопросы насчет «Жискара», прежде чем трест выложит 300 миллионов долларов и сделка будет заключена и зарегистрирована… и крошки… вспомнилось, с каким презрением произносила это слово Джуди, вспомнилось и тут же снова забылось… крошки… Ну и что с того? Крошки-то золотые… Шерман сосредоточился на том, что говорит голос Леви в Париже, отраженный спутником связи.