Костры из лаванды и лжи
Шрифт:
Вместо чёткого ответа, в памяти вспышками возникали дерзкие картины, полные откровенной страсти и звуков, далёких от приличных.
Дядя Костя бы её за такое из дома выгнал, а потом вернул бы, выгрыз нравоучениями мозг и ещё недели две заставлял чистить энергетические каналы.
«Повезло, что он не знает ничего. Стыдно-о-о».
Но вместе со стыдом на Женю обрушились и иные чувства. Тёплые, сладкие, от которых кровь горячела и томительно покалывало внизу живота.
На ходу Женя задумчиво осмотрелась по сторонам. Слева поле, справа перелесок, возле которого виден остов её
«Чёрт! А столб так и остался по центру! Но если та часть стройки в разгаре, то почему запустили в работу дом барона? Или куда все идут?»
Народ торопливо шагал за высокую каменную стену.
«Ладно, Фабрис наверное там. Ну или кто-то, кто внятно сможет пояснить, что вообще происходит».
Обогнув стену Женя с удивлением обнаружила небольшое здание с витражными стеклами и крестом на коньке кровли. Туда-то и тянулась вереница актёров. У входа народ мешкал, порой даже кто-то кричал, но спины людей загораживали обзор. Когда Женина очередь приблизилась к распахнутым дверям, то она увидела двух мальчиков лет десяти, стоящих по краям от входа в, очевидно, церквушку или часовню.
«Страшно представить, сколько Эдуар заплатил за дополнительную постройку. Одно дело чуть обновить развалины, другое – вот это всё».
Невинная затея перфомансов для гостей отеля превысила все допустимые масштабы. Внезапно мысли прервал разъярённый женский выкрик:
– Да как ты смеешь, шлюхино отродье!
Женя приподнялась на цыпочки, выглядывая из-за плеча актёра.
Один из мальчиков у входа неуверенно опустил руку со всё ещё вытянутым указательным пальцем, будто только что ткнул им в вопящую дородную тётку. А та не унималась: сыпала бранными словами, и это на пороге-то церкви. Женя мысленно сделала пометку уволить переигрывающую актрису, или по крайней мере указать это в своём отчёте. А дальнейшее и вовсе повергло в шок, потому что женщина размахнулась и со всей силы влепила ребёнку оплеуху. Настоящую, звонкую и хлёсткую. Мальчишка аж к двери отлетел и стёк по ней вниз.
Толпа всколыхнулась и зароптала. Задние ряды напирали, передние наоборот пятились, пытаясь очутиться подальше от разворачивающейся сцены, смысла которой Женя пока не понимала.
– Это супружница священника, – донеслось сзади, – мальчик указал на жену Ларса.
Названное имя запустило какую-то шестерёнку в Жениной памяти, и картина внезапно обрела ясность. Эта масштабная театральная постановка – кто бы не отдал распоряжение её организовать – повествовала о шведском священнике Ларсе Кристофри Хорнейусе, жившем в семнадцатом веке. Женя вспомнила, как читала об этом совсем недавно, готовя материал для очередного сценария перфоманса. Этот тип, преподобный Ларс, возомнил себя ярым охотником на ведьм, незаконно казнил за один день более семидесяти человек и ничего ему за это не было. И да, в одном источнике действительно упоминалось, что этот священник поставил детей у церкви, и те тыкали пальцем в якобы ведьм. Мол, устами младенцев и всё такое… Женя тогда ещё отложила эту историю в стопку бумаг, мысленно окрещённую «Возможно реализуемые». Но чтобы вот так с размахом, ещё и настолько жестоко актёры воплощали те события в реальность…
«Да у меня будто несколько месяцев из памяти выпало! Что происходит?!»
Вдруг кто-то толкнул Женю в спину, и она внезапно выпала вперёд. Пошатнулась, но устояла. Раз уж так получилось, она решила было подойти к мальчику, на щеке у которого стремительно наливался синяк, но тут из дверей церкви вышел высокий, прямой мужчина с узким лицом, и Женино тело вновь взбунтовалось и отреагировало противоположным образом – против собственной воли она попятилась. Точнее попыталась попятиться, но тщетно. В плотные ряды стоящих позади было просто не втиснуться.
Внезапно пострадавший мальчишка вскочил на ноги, но лишь для того, чтобы снова мешком бухнуться на колени, в этот раз лицом вниз.
– Простите, святой отец, простите, – взмолился он. – Солнце ослепило, бес попутал, обознался. Не она ведьма, а вот эта!
Пальцем он ткнул на стоящую недалеко от него Женю.
– Ведьма, – повторил мальчишка. – Она ведьма.
Священник в мешковатом тёмном балахоне, подпоясанным золотистым шнуром, пробормотал молитву, осенил крестом свою благоверную.
«А этот хорошо играет».
Ларс вдруг повернулся к Жене и выкрикнул басом:
– Схватить пособницу Диавола!
«Натурально. Ух, аж самой страшно стало. Этого надо на премию заявить. Фабрис навер…»
Дальнейшие мысли просто вышибло из головы, а происходящее не вписывалось ни в какие рамки. Толпа загудела. Кто-то толкнул Женю лицом в грязь, кто-то сел сверху и заломил ей руки. В нос заливалась жижа из лужи, и Женя закашлялась, захрипела. Всюду, как в плохом кино, вопили: «Сжечь ведьму!» Толпа жаждала крови. Или правильнее сказать – пепла.
Но самое ужасное заключалось в том, что Женя вновь чувствовала себя запертой в клетке – в ловушке собственной головы, внутри которой она кричала, и билась, и требовала принести ей телефон, позвать Эдуара и прекратить перфоманс, обещала всех уволить, грозила полицией… Но из её разбитых губ снова и снова срывалось только:
– Пощадите, святой отец! Я не делала ничего плохого! Я простая богобоязненная женщина… Пощадите меня, умоляю, пощадите…
Лицо было мокрым то ли от слёз, то ли грязи, в которой её изваляли. От обиды и боли в выкрученных суставах Женя стала тихонько подвывать и не успела заметить, когда серое небо над головой сменилось деревянными балками, досками. Прохладная влажность утра исчезла, а воздух наполнился удушливым запахом ладана и растопленного воска.
«По пожарным нормам настоящие свечи не положено», – мелькнула мысль и тут же исчезла.
Лязгнул засов, и Женю толкнули вперёд. Она едва ли не кубарем слетела с невидимых в темноте ступеней и со стоном растянулась на грубом каменном полу. Голову пронзила резкая боль, и последнее, что Женя увидела, перед тем, как сознание её покинуло, это закрывающаяся дверь.
Следующие дни слились для Жени в один длинный мучительный сон. Придя в сознание, она обнаружила себя в подвале, похожем на тот, который располагался под отелем Шато Д'Эпин. Но только прежде она спускалась туда добровольно. А теперь она и ещё примерно шестьдесят грязных, оборванных, измученных женщин были заперты в этом каменном мешке.