Костры из лаванды и лжи
Шрифт:
Первое время Женя искренне верила, что спит. Она исщипала себе руки до синяков, но проснуться не получалось. Затем она ломилась в дверь, но стоило тюремщику появится на пороге, её губы вновь лепетали что-то несусветное. Совсем не те слова, что она заготовила про права человека, полицию, Роше и де Гиза. То же происходило, и когда она пыталась поговорить с кем-то из сокамерниц, объяснить, что она вообще не понимает, что происходит и где оказалась.
Кормили узниц раз в день и крайне скудно – толстый прислужник в рясе заносил корыто с отвратительной жидкой похлебкой,
Впрочем, таких с каждым днём становилось всё меньше. Каждый день из подвала уводили двух-трёх женщин и спустя несколько часов возвращали их жалкие подобия. С иссеченными спинами и выбитыми зубами, заплывшими глазами и раздробленными пальцами. У некоторых где-то под одеждой были раны, и грязная ткань медленно пропитывалась сочившейся кровью. Кто-то из вернувшихся бормотал себе под нос и разражался приступами дикого неестественного смеха. Некоторых скидывали на пол, как мешок тряпья, и жизнь медленно угасала в их искалеченных телах. Это был ад, просто ад.
Так думала Женя, пока не пришли за ней. Тогда и начался настоящий ад.
Вспышка боли.
– Фру Маргрета Бьорнсдоттир, признаете ли вы себя виновной в колдовстве, наведении порчи, сношениях с Диаволом?
– Ты прекрасна, – эхом прозвучал в голове бархатистый голос Эдуара. – Не закрывайся от меня. Доверься.
Тепло его рук с нежностью пробежалось по коже, заглушая боль, учиняемую самопровозглашённым инквизитором. Шёлк простыней обнимал обнаженные, разгоряченные тела. Стены впитывали громкие вздохи, которые перемежались со сладкими поцелуями.
Новый вздох и резкий, царапающий холод.
Монотонный голос актёра-маньяка бубнил и бубнил одно и тоже, когда Женю окунали головой в чан с ледяной водой и держали, пока она не начинала захлёбываться. В ответ она только мычала, пытаясь сказать мучителям, что она вовсе никакая не Маргрета, её с кем-то перепутали, а творящееся вокруг беззаконие не останется безнаказанным. Но непослушные губы исторгали из себя лишь истошные крики, плач, мольбы о пощаде, обещания чего угодно, лишь бы пытка прекратилась.
Вспышка боли.
– Фру Маргрета Бьорнсдоттир, признаете ли вы себя виновной в колдовстве, наведении порчи, сношениях с Диаволом?
– Не бойся, оленёнок, – шёпот Эдуара проникал в самую глубину сознания. – Моя малышка, только моя…
Жар томления становился нестерпимым, и она впилась ногтями в крепкую мужскую спину, сама подалась навстречу желанию и бархатистому шёпоту, доверяя себя, тая в обжигающих объятиях…
Женя уже плохо понимала, чего от неё хотят, но запах горелой плоти и пришедшее за ним безумие, словно тысячи игл пронзили обессилевшее тело, отрезвили её, заставили поднять голову и осмотреться. Палач отошёл в сторону жаровни и водрузил на неё железный прут, который за минуту до этого расчертил её спину уродливыми
– Я благочестивая прихожанка, святой отец, пощадите…
Вспышка боли.
Сквозь мутную пелену перед глазами Женя с трудом разглядела парнишку, которого, как котенка за шкирку, держал один из мучителей.
– Фру Маргрета Бьорнсдоттир, признаете ли вы себя виновной в колдовстве, наведении порчи, сношениях с Диаволом?
– Эдуа-арр, – почти рычала она, забывая как дышать, в безумном водовороте ощущений царапая его спину ногтями. – Эдуа-а-р…
Из горла рвались сумасшедшие крики. А мальчонка смотрел на неё огромными от ужаса глазами и трясся в истерике. Женя никогда в жизни не видела этого ребёнка и никак не могла взять в толк, зачем он здесь.
– Мама, мамочка… – она скорее угадала, чем услышала эти слова, вылетевшие из перекошенного рта, прежде чем держащий парнишку мужчина распластал его ручонку на наковальне и занес над тонкими пальчиками молот. Истошный крик разорвал воздух, и Женю прошило насквозь чужими воспоминаниями.
– Свен, сынок, – захлебывалась она рыданиями. – Не троньте! Сволочи! Ублюдки! Прокляну! – она дико захохотала, дёргаясь в верёвках. – Признаюсь, признаюсь, во всём признаюсь! Я спала с ним, ясно? Спала!!!
Вспышка боли.
Цветы под коркой льда
– Отпустите… признаюсь… вся вина на мне… пощадите…
Она тряслась, как в лихорадке. Всё тело горело и ломило.
– Тише, тише! – сильные руки обхватили её за плечи и прижали к крепкой груди. – Ш-ш-ш, моя малышка, вернись ко мне, я здесь, рядом с тобой!
Женя распахнула глаза, и первым, что увидела было обеспокоенное лицо Эдуара, нависшего над ней.
– Отпусти! – закричала она не своим голосом и толкнула его что было мочи и руками, и ногами.
Он охнул, чуть согнувшись – видимо, она попала коленом ему в пах.
– Не приближайся!
Женя извернулась и соскочила с кровати, не обращая внимания на отсутствие одежды. Это казалось несущественным по сравнению со страхом, что порождали тёмные омуты глаз Эдуара.
– Это всё ты, да? Ты?!
– Эжени…
– Сказала, не приближайся! Ты изводил меня всё это время? Скрёбся в чёртовой гардеробной!
– Что? Я не понимаю…
– Не знаю, как ты это делал! – по щекам побежали слёзы. – Не отпирайся! И пижаму испортил – не нравятся единороги, да? Слишком радужные для твоей тёмной сущности?
– Эжени, успокойся, – Эдуар поднялся с кровати и, ничуть не смущаясь наготы, шагнул к Жене.
– И бельё. Всё ведь для этого было, да? Для этой ночи. У меня ничего не осталось кроме паршивых трусов с котятами. Ты обиделся тогда в ресторане? Верно. Я нагрубила, а ты не смог забыть.
– Да что ты несёшь?! – Эдуар в два шага оказался рядом, схватил Женю за плечи и тряхнул. Не сильно, но достаточно, чтобы она наконец замолчала.