Костры партизанские. Книга 1
Шрифт:
— Тоже верно, — вздохнув, согласился Каргин, помолчал и добавил: — А ты, Василий Иванович, запроси райком или кого там… Дескать, так и так, думаем то-то и то-то.
— Договорились.
Каргин ушел к себе в лес. Но теперь он думал о капитане Кулике почти все время, вновь мысленно просматривал каждый его шаг и пришел к убеждению: капитан — командир что надо; просто он, Каргин, в свое время не до конца понял его, вот и считал сухарем, формалистом. Но оказалось совсем не так. Лучшее подтверждение этому то, что три бойца, хорошо знавшие капитана, без приказа легли рядом с ним, не бросили его в одиночестве.
Чтобы подчиненные
О просьбе Каргина и своем мнении Василий Иванович сообщил в подпольный райком партии. Ждал с разъяснениями кого-нибудь из больших начальников, а пришел Николай Богинов. Сказал, что настал черед и отряду Каргина сниматься с насиженного места и что перед уходом даже полезно потрясти немцев.
Только сказал это и сразу заторопился, даже от кружки горячего чая отказался:
— Или думаете, у меня и дел — вас одних известить? — И еще добавил, когда уже на лыжах стоял: — Я или другой кто — к тебе лично обязательно наведается, в курсе общей обстановки держать будем. Весна ведь скоро.
Василий Иванович понял, что ему приказано пока оставаться здесь, в Слепышах. Что ж, раз надо, то надо.
Зато Каргин, получив через Афоню приказ на выход, обрадовался так, что даже выстроил весь отряд на полянке и сказал:
— Завтра, как стемнеет, уходим отсюда на Степанково. К западной его окраине подходит Федор со своим отделением, все прочие со мной идут к восточной. Нападать только на машины и другой транспорт, чтобы ущерб для врага был побольше… И одиночек-фрицев, конечно, не миловать… Светать станет — расходимся парами в разные стороны, и чтобы к ночи всем быть у Гнилого Урочища… Дорогу туда знаете? Не заблудитесь?
Последнее сказал для очистки совести: всех сам лично сводил туда, можно сказать, последние суток трое и не спал из-за этого.
— А вопросик можно?
Это, конечно, Григорий.
Каргин кивает, тот выходит из строя и спрашивает:
— Если я правильно понял, мы с Юркой в прочих?
Бузотеристому Григорию обидно, что нет ему доверия, вот и напоминает о себе. Каргину все это понятно, он даже рад, что у Григория просыпается самолюбие. И отвечает без тени насмешки:
— Вам с Юркой особые задания будут… Ты отвечаешь за жизнь Петра. И отсюда шагай прямо на место общего сбора. Ясно?
— А чего тут понимать-то? Знай шагай, и все, — вроде бы безразличным тоном ответил Григорий, хотел сказать еще что-то, но промолчал.
А Каргин словно и не заметил внутренней борьбы Григория, он уже вновь смотрит только на неподвижный строй.
— Сержант Устюгов Андрей, выйди из строя… И Юрка, выйди… Чует мое сердце, что Зигель клятый нащупает наши землянки. Вот-вот нащупает. Так что вы подготовьтесь к встрече фашистов… Ежели трое суток минет после нашего ухода, а они не заявятся, идите вдогон за нами… А ты, сержант Андрей Устюгов, будешь все это время в подчинении у рядового, как ранее не оправдавший своего командирского звания. Не обессудь, но так будет. И он мне, когда встретимся, доложит, как ты вел себя при выполнении этого задания. На предмет того доложит, достоин ли ты своего сержантского звания… Вопросы есть?.. Разойдись!
Когда капитан Кулик очнулся, женщина уже не кричала. И соседи не стонали. Он был несказанно рад этому: казалось, голова на маленькие кусочки вот-вот разорвется от любого звука.
Не было сил перевернуться на живот. Да что перевернуться — вот она, кружка с водой, рядом, от жажды все внутри ссохлось и горит, а у него нет сил дотянуться до нее.
Хотя, может быть, он боится? Боится боли, которая неминуемо и с еще большим неистовством вонзится в каждую клеточку его еще живого тела?
Может быть, и так…
Болит все, но особенно сильно ноги. Они перебиты железным прутом.
Ох, ноги, ноженьки…
Как бывало уже не раз, замок заскрежетал внезапно, и сноп яркого света ударил в одиночку, скользнул по стенам, остановился на полу, где, скрючившись, лежал он, капитан Кулик.
А вот властного окрика не последовало. Немцы просто подошли, склонились над ним, заглядывая в глаза. В одном из них он узнал врача — брюхо на тонких ножках. Того самого, который в первые дни накладывал повязки на его раны, а позднее — показывал, куда наносить удар железным прутом.
Врач напоил его, сделал укол, от которого боль исчезла и по телу разлилась приятная теплота.
Потом его, капитана Кулика, осторожно положили на носилки и понесли через двор, понесли по знакомому коридору, в тот самый кабинет, откуда он ни разу не ушел в сознании.
Яркое солнце заглядывало в окна кабинета, и, будто позолота, его лучи лежали на недавно выскобленных половицах.
— Ах, капитан, как хороша жизнь! — сказал фон Зигель. Он стоял у окна и любовался белыми облаками, которые неслышно скользили по голубой глади: — Весна идет, капитан, весна… Представьте на минуту, что вы сидите в садике у своего дома, а кругом цветы. Очень красивые и разные цветы. И все они источают аромат, и вам дышится легко-легко. А неподалеку, на лужайке, играют ваши дети… Вы кого бы хотели иметь; сына или дочку?
— Много сынов… И чтобы все они стали солдатами…
— Что ж, солдаты — опора империи… А каких женщин вы больше любите? Брюнеток или блондинок? Лично мне, откровенно говоря, цвет волос безразличен, другое в женщине главное: она должна быть здорова и в меру упитанна, чтобы рожать нормальных детей… А ваше мнение?
— Раньше об этом не думал, а сейчас и вовсе не ко времени…
— Наоборот, сейчас вам самое время подумать о семье. Если вы назовете только свою настоящую фамилию — ничего больше! — мы наградим вас наделом земли, поставим усадьбу и дадим денег, чтобы вы смогли обзавестись соответствующим инвентарем, имуществом… Не торопитесь с ответом: право же, все это слишком высокая цена за одну фамилию. Лично я никогда бы не предложил вам такую сделку, но наш гебитскомендант — чудак, и таков его приказ.
Белые облака плывут по голубому небу, плывут себе, плывут…
Капитан Кулик закрывает глаза и устало говорит:
— Не надо… Не буду жениться…
Фон Зигель с видом победителя глянул на своих помощников, сдерживая торжество, не спеша подошел к капитану Кулику, рывком за волосы приподнял его голову и сказал, ласково улыбаясь:
— Я и не это заставлю вас сделать!
Тут голос фон Зигеля куда-то провалился. Сразу же померкло и солнце. Капитан Кулик уже не чувствовал, как врач — брюхо на тонких ножках — лихорадочно торопливо вогнал ему в руку иглу, как чьи-то неумелые пальцы расстегивали у него на груди гимнастерку. Он ничего больше не чувствовал. Даже боли, которая неотступно была с ним все эти дни. Он обрел покой.