Костры партизанские. Книга 2
Шрифт:
— Сегодня… Сейчас, если дозволите.
Фон Зигель кивнул и еще более грозно сдвинул свои белесые брови: нравился ему этот советский каторжанин, внушал почти полное доверие, однако подчиненному вовсе не обязательно знать, что о нем думает начальник; неопределенность лучше всего подстегивает самого усердного человека.
Вышел Василий Иванович из комендатуры — будто из-под земли вырос перед ним Генка и обрушил упреки:
— Да как же это вы, пан начальник, осмелились один из дома выйти? Мной брезгуете, так кого другого кликнули бы! Мало ли что случиться
— Не егози! И вообще я не такой немощный, чтобы меня с боков орясины подпирали! — отрезал Василий Иванович.
Что-то тайно-грозное уловил Генка в словах и в голосе пана начальника, поэтому сразу будто уменьшился ростом, будто слинял с лица. И отступил за спину пана Шапочника: за чужой спиной всегда спокойнее, это каждый умный человек знает.
Если Генка подкарауливал его у самой комендатуры, то пан Золотарь поджидал около полиции, даже за локоток поддержать соизволил, когда Василий Иванович на крыльцо поднимался. Здесь, на крыльце, и стояли двое в цивильном. Интересно, вся их сбруя — и черные пиджаки с жилетами, и ботинки-лакирашки — из своих или чужих сундуков на свет божий извлечены?
Эти двое стояли вольно, словно их нисколечко не волновало, какой прием окажет им начальник местной полиции. Однако в глазах металось беспокойство, и Василий Иванович вновь почувствовал себя хозяином положения.
— Позвольте, пан начальник, представить вам наших гостей, — начал было Золотарь, но Василий Иванович, пожав руку каждого из непрошеных гостей, оборвал его:
— Еще успеешь познакомить. Когда одни останемся.
Войдя в свой кабинет, Василий Иванович одним взглядом схватил, что здесь все осталось по-прежнему; отсутствие даже пылинки — единственное свидетельство того, что тут без него бывали. Он уверенно прошел к своему привычному месту, неторопливо уселся в кресло с высокой резной спинкой и лишь тогда сказал:
— Теперь я к вашим услугам, панове. Как меня величают и кем являюсь, то вам отлично известно. Потому и не представляюсь. А как прикажете вас величать-наименовывать?
Властный тон, каким было сказано слово «прикажете», заставил и Золотаря, и его гостей понять, что перед ними настоящий хозяин района; даже невольно подумалось: а не получил ли пан Шапочник каких секретных указаний от самого фон Зигеля?
Пан Золотарь даже подался лбом вперед, готовый ответить, но один из гостей коснулся рукой его плеча и сказал с должным уважением и без боязни, словно чувствуя за своей спиной чью-то могучую поддержку:
— Пан Шапочник, конечно, понимает, что наши сегодняшние имена — псевдо, не больше. Поэтому мы не будем в обиде, если для него я останусь паном Григором, а мой друг — паном Власиком. Разумеется, только до того времени, когда нам будет дозволено открыться.
Пан Власик ласково улыбнулся в бородку, подковкой охватившую подбородок, и в вежливом поклоне склонил голову с маленькой проплешиной на затылке; только побелевшие пальцы, которые он почему-то сцепил на своем впалом животе, выдали его волнение.
Василий Иванович, будто он и не ожидал иного ответа, удовлетворенно кивнул и предложил всем сесть поближе к столу, чтобы, как он выразился, «беседа текла теплее». А еще немного погодя, когда Генка исчез, уставив стол бутылками с мутным самогоном и разнообразной снедью, и состоялся довольно путаный и долгий разговор, из которого вытекало одно: сейчас такое время настало, что нельзя, даже преступно кровным белорусам сводить какие-то свои личные счеты, что сейчас все, кто душой против Советов, обязаны объединить силы и оказывать всяческое содействие вермахту — единственной реальной мощи, способной сокрушить большевиков и всю их коммунию; а какая власть на этой земле после разгрома большевиков установится, кто и какое место в новом правительстве займет — обо всем этом можно будет договориться и позднее.
Говорил преимущественно тот, который назвался паном Григором. Пан Власик лишь изредка вставлял что-то свое, обязательно со ссылкой на священное писание или какую-то подобную же книгу. И все это с ласковой улыбочкой. Вот и сейчас, едва пан Григор замолчал, заявив, что в этой борьбе, которая только теперь по-настоящему и развернется, все методы хороши, пан Власик немедленно прожурчал ласковым ручейком:
— И тогда он сказал ему: «Пойди и посмотри на землю ту, на людей, ее населяющих, и на то, что она дать сможет».
— Не понял: кто это и кого на шпионаж так наставлял? — спросил Василий Иванович.
— Священное писание надо читать, — нимало не смутившись, ответил пан Власик.
Василий Иванович, когда еще работал в школе, много раз выступал с антирелигиозными лекциями, что только не читал, готовясь к ним, но о таком напутствии впервые услыхал, даже усомнился в правдивости услышанного:
— Священное писание?
Пан Власик испытующе посмотрел на него, словно желая убедиться, что он не иронизирует, но лицо Василия Ивановича выражало только искреннюю заинтересованность, и тогда, молитвенно подняв глаза к потолку, пан Власик торжественно изрек:
— Ветхий завет, четвертая книга Моисеева, глава тринадцатая: «Вы смотрите землю Ханаанскую, какова она, и народ, живущий на ней, силен он или слаб, малочислен или многочислен, и каковы города, в которых он живет»… Вот такими словами Иисус Навин напутствовал двух юношей. А чуть позднее послал их в город Иерихон, после чего, как свидетельствует священное писание, воины господни ворвались в этот город и «предали смерти все, что в городе: и мужей, и жен, и молодых, и старых, и волов, и овец, и ослов, все истребили мечом…»
Торжественно изрек все это пан Власик, с видом победителя посмотрел на Василия Ивановича и сказал:
— Много поучительного мог бы я вам на память из священных книг прочесть, да время не позволяет.
— Выходит, вся жестокость в нашей жизни — это как бы продолжение деяний самого господа бога? — помолчав, спросил Василий Иванович.
— Дорогой пан Шапочник, вся земная жизнь — сплошная жестокость! С дня рождения человека и до смертного часа его. А почему, спрашивается? Чтобы исчезло, погибло все слабое, богу неугодное!