Костры партизанские. Книга 2
Шрифт:
Ничего фальшивого не уловил фон Зигель ни в словах, ни в голосе начальника полиции и проникся к нему еще большим доверием, даже сочувствием. Но тут пан Шапочник чуть все не испортил:
— А вот вам, господин майор, зачем зря судьбу испытывать? Много наслышан, что ваш папаша большие связи имеет, вот и использовать бы их…
Фон Зигель немедленно выпрямился в кресле, глаза его сверкнули из-под очков по-прежнему леденяще-холодно, и он не сказал — отчеканил:
— Фон Зигели — потомственные солдаты, наша профессия — умирать за родину. И ни один из нас и никогда
Василий Иванович понял, что здорово промазал, что сейчас возможен любой поворот разговора, и подобрался на стуле, вновь стал глуповатым, но верным служакой.
Однако все обошлось. Немного поостыв, Зигель сказал, любуясь собой:
— Я не сержусь на вас, вы не могли знать, что верность присяге — в крови у нас. — Помолчал и добавил: — Думаете, те двое, как крысы, хотят убежать с корабля?.. Разве не в наших силах помешать им?
Василий Иванович понимающе на мгновение склонил голову, прикрыл глаза.
И еще с час они просидели вдвоем, разговаривая о самом разном. Вернее — фон Зигель спрашивал, а Василий Иванович отвечал. Наконец иссякли вопросы о том, почему местное население так враждебно относится к своему сугубо национальному правительству, правда ли, что в Сибири зимой лютейшие морозы и на сотни километров нет человеческого жилья, да знает ли господин Шапочник о том, что Сталин в августе этого года наконец-то посетил войска, и как он, господин Шапочник, это расценивает. Василий Иванович, внутренне напрягшись, сказал главное, с чего и намеревался начать сегодняшний разговор:
— Осмелюсь доложить, господин майор, отряд Черного основательно потрепан какой-то партизанской бандой. Лишь несколько человек уцелело.
Фон Зигель промолчал, словно это известие его нисколечко не взволновало.
— Если дозволите, я лично докопаюсь до причин случившегося?
И опять фон Зигель ничего не ответил. Только встал, вышел из-за стола и остановился у окна. Грузовик по-прежнему торчал посреди лужи. Но теперь около него не было и шофера.
А Василий Иванович, воспользовавшись моментом, выскользнул за дверь, осторожно, боясь случайного скрипа, прикрыл ее за собой. Зато по коридору комендатуры и мимо дежурного не прошел, а протопал. И по улице Степанкова вышагивал так, что любому было ясно — подлинный хозяин шествует!
Войдя в свой кабинет, немедленно вызвал Генку и, прищурившись, долго смотрел на него. Так долго, что тот не выдержал, сказал слезно, словно заканючил:
— Ей-богу, чтобы мне провалиться на этом месте, если я к тому делу причастен!
Василий Иванович ни о чем не спросил, он по-прежнему только смотрел пронизывающе, и поэтому Генка продолжил:
— Пан Золотарь самолично приказал запрячь кобылу, ну и отправил этого святошу!
Значит, пан Власик ускользнул сегодня…
Но нельзя выказывать чрезмерной заинтересованности паном Власиком, никак нельзя. И Василий Иванович сказал, многозначительно постукивая пальцем по столу:
— Еще одно такое твое упущение, еще только раз случится такое, о чем я узнаю позже других, — на себя пеняй… Особо следи за тем, чтобы кто не удрал. Ликвидируешь такого — никто не осудит. Да и у меня защиту найдешь.
Нарочно не стал уточнять, кого имел в виду. Чтобы Генка поломал голову, чтобы, если нужда прижмет, всегда можно было удивиться и сказать: «Да разве я этого человека имел в виду?»
Василий Иванович встал, потянулся и сказал нарочито расслабленно, даже несколько томно:
— Что-то день сегодня тяжелый выдался, пойду-ка отдохну.
Генка услужливо распахнул перед ним двери, проводил до крыльца и минуты три или даже больше стоял под дождем, глядя вслед своему начальнику и натужно думая над его словами.
Дома, отмахнувшись от Нюськи, которая сразу же заторопилась накормить его, Василий Иванович долго писал очередное донесение, стараясь избежать многословия и в то же время — не упустить чего важного. Написал о том, что, по слухам, в партизанской бригаде есть лазутчик Черного, что имеются сведения, будто в ближайшие дни в район прибудет еще один батальон венгров, прибудет специально для охраны от партизан крупных населенных пунктов.
Теперь можно было вроде бы и поставить последнюю точку, но он задумался: писать или нет о грузовике, оставшемся ночевать в луже под окнами комендатуры, о том, что от Зигеля теперь почти каждый день крепко попахивает водкой? Не мелочи ли это?
Подумав, решил, что нет, не мелочи, а факты, дающие возможность увидеть сегодняшнее нутро фашистской армии.
И снова резво побежало перо по бумаге.
Наконец поставив точку и внимательно прочитав написанное, он кликнул Ольгу и сказал ласково и в то же время властно и неумолимо требовательно:
— Передай по известным тебе каналам.
Стригаленок был на очередном задании, когда Каргин ударил по банде Черного. И очень жалел, что сам не поспел к концу того боя: хотелось лично убедиться в том, что Дмитро убит. Может, и Рашпиля постигла та же участь?
С месяц ждал, что вот-вот кто-нибудь станет разыскивать его. Но время шло, никто из старых знакомцев о себе не напоминал. И он опять уверовал в свое счастье. А уверовав, настолько осмелел, что сразу после праздника, когда выпили и за годовщину Октября, и за освобождение Киева, отпросился у Юрки будто бы на разведку и резво зашагал к знакомому хуторку, распаляя себя мыслью, что уж сегодня-то он натешится над этой сукой Галькой, покажет, припомнит ей, как недотрогу из себя корчить, когда пробу ставить некуда!
До хутора оставалось еще километра полтора, когда Стригаленок нос к носу столкнулся с Рашпилем.
— Здорово, Михась! — сказал Рашпиль обрадованно. — Вот встреча так встреча!
Вроде бы и радовался Рашпиль встрече, вроде бы и не было в его голосе ничего угрожающего, но Стригаленок зыркнул глазами по оголившемуся лесу, убедился, что за ближайшими деревьями никто не прячется.
— Никак, боишься меня? — удивился Рашпиль. — Да если бы я хотел тебя угрохать, то неужто не мог из автомата пальнуть? Я ведь тебя еще вон где засек!