Костяной браслет
Шрифт:
Шило вгрызалось в овальную поверхность кости, когда Сольвейг чертила на ней руны: «СОЛЬВЕЙГ СИЛЬНАЯ, КАК СОЛНЦЕ, ПОСЛЕДОВАЛА…»
— Сольвейг! — резко одернула ее Аста. — Когда это прекратится? Ты словно по черепу мне скребешь. Перестань, а то этот скрежет и царапанье меня с ума сведут.
Сольвейг остановила работу.
— Или занимайся этим снаружи. Дни ведь уже стали длиннее.
«Слава богам, — подумала Сольвейг. — Слава Одину, Фрейе, Тору и всем прочим моим богам. Слава даже этому Белому Христу. Да,
Моя зима уже на исходе. Начался ледоход».
Утром накануне отъезда Сольвейг сообщила Асте, что в их двери стучит весна.
— Погода обманчива, — отозвалась та.
— Неужели ты не чувствуешь?
— И я бы на твоем месте поменьше об этом думала, — предостерегла ее мачеха. — Не то других мыслей в твоей голове совсем не останется.
А затем Сольвейг, чувствуя весну в воздухе, жизнерадостно объявила, что давно пора почистить маленький навес над причалом:
— И раз уж отца здесь нет, то я сделаю это за него.
— Как тебе угодно, — сухо ответствовала Аста.
Итак, мачеха ничего не заподозрила, когда Сольвейг трижды за день — по пятьсот шагов туда и обратно — спустилась к причалу. Но всякий раз, когда девушка отправлялась туда, она прихватывала с собой то, что хотела взять с собой в дорогу: еду, небольшую кадушку пресной воды, одежду, инструменты для резьбы, точильный камень и мешочек с костями. Все это Сольвейг сложила в перевернутую лодку, в которую отец складывал весла, ковш, которым вычерпывал воду во время плаваний, сети, лесу, грузила, поплавки и прочие снасти.
В первый заход она и правда принялась за чистку навеса, чтобы успокоить укоры совести. Но вскоре, однако, Сольвейг оставила это занятие. Спустившись к причалу в третий раз, она проверила оснастку лодки, что стояла у воды. Опустившись на одно колено, девушка ткнула веслом в корку льда. Хрустальные иглы были не толще ногтя и тут же поддались.
Сердце Сольвейг бешено застучало, и кровь ее запела.
Перед последним походом к дому она пробралась к семейному кладбищу. У дальнего его склона яростные барашки волн бились о скалы.
Сольвейг бродила среди могил. Родители матери, ее же бабушка и дедушка, прадед и прабабка… Она никого из них не знала. Дойдя до места, где покоилась ее мать, девушка опустилась на колени в мокрой траве.
— Ссс… — свистел северный ветер. — Ссс-ссссс…
Сольвейг положила правую руку на сердце.
— Я боюсь, — сказала она матери. — Я никогда еще не была так напугана. Но никогда и не чувствовала такой уверенности в том, что мне нужно сделать. Мама, о мамочка, мой путь может привести меня к отцу — или я окажусь там же, где ты сейчас.
Пора цветов еще не настала: не появились еще бледные акониты, не закивали головками подснежники. Но Сольвейг, поблуждав по склону, набрала горсть мелкой белой гальки и старательно разложила
Вечером Сольвейг охватило беспокойство, и становилось оно все сильней. Девушка не чувствовала голода, и сон бежал от нее. Она твердила себе, что нужно подождать до рассвета, но потом вдруг испугалась, что уснет мертвым сном перед самой зарей.
В полной темноте она села на ложе. Тайком нашарила брошь, спрятанную в наволочке. Нашла на ощупь дыры в оленьей шкуре и просунула в них руки. Встала, подняла овечью полость. Но, сделав лишь первый шаг, задела железную кочергу, что лежала между ее лавкой и очагом.
Вмиг проснулась Аста:
— Кто там?
А затем:
— Что там?
— Это я, — хрипло откликнулась Сольвейг. — Всего лишь я.
Сердце бешено колотилось в ее груди.
— Что стряслось?
— Живот болит, — ответила Сольвейг. — У меня колики. Мне надо выйти. Очень надо.
Сводные братья храпели на два голоса.
— Не могу больше ждать, — простонала Сольвейг.
— Дверь закрой, — приказала ей Аста. А затем вздохнула и снова легла…
В миг, когда холодный ночной воздух овеял лицо Сольвейг, она почувствовала, ощутила всей душой, сколь опасно уходить и сколь больно было бы остаться.
«Но я могу вернуться, — подумала она. — Еще не поздно!»
Однако она уже неслась прочь от хутора. Она бежала, и восточный ветер понесся ей вслед. Когда Сольвейг услышала его стон, она не сомневалась: это Аста зовет ее обратно.
Сольвейг не оборачивалась, пока не достигла причала. Повернув голову, она увидела, что небо над холмами только-только начало бледнеть; в нем не было еще ни зелени, ни нежной желтизны первоцвета.
Сольвейг второпях толкнула лодку вниз по склону, в воду, и поспешила к перевернутой плоскодонке, чтобы взять вещи, которые припасла в дорогу.
Она обратила взор к хутору, все еще скрытому завесой ночной тьмы. И снова повернулась лицом к темной танцующей воде.
«Я могу, — подумала она. — Да, я могу. Они пожалеют, что потеряли лодку. Но не меня. Старый Свен поможет Кальфу и Блуббе срезать ветки, и они построят новую».
На самом краю причала девушка опустилась на колени. Задыхаясь, она взмолилась:
— Эгир, не кричи на меня на буйном языке своих волн. Ран, не лови меня в свою гибельную сеть. Подымите меня, принесите меня к Трондхейму.
Сольвейг встала с колен и похлопала по карману из оленьей шкуры. Моржовая кость была там; та самая кость, которую так и не закончила вырезать Сольвейг.
СОЛЬВЕЙГ СИЛЬНАЯ, КАК СОЛНЦЕ, ПОСЛЕДОВАЛА ЗА СИЛЬНЫМ СОЛНЦЕМ НА ВОСТОК, И ТАК…
Она положила кругляш на землю причала.