Костяной склеп
Шрифт:
— Ну и какое это имеет отношение к вам, к ученым людям?
— А когда целыми днями сидишь за микроскопом, изучая образцы экспонатов, то, естественно, дышишь не только на предметное стекло, но и на сами пробы. Если мокрота, пот — в общем, какая угодно частица нас — примешаются к пробе, результаты исследования идут, считайте, насмарку. Вот потому у всех, кто работает здесь, берут пробу слюны. Я просто подумал, вдруг это вам будет интересно.
Подобная практика существует и в большинстве моргов и серологических лабораторий. Я должна была вспомнить о том, что к личному делу каждого человека, связанного с
Следуя за Зиммом, мы миновали несколько коридоров, подошли к очередной лестничной площадке и очутились у двери безо всяких опознавательных знаков. Он опять приложил к сканирующей панели персональный пропуск, и мы снова очутились на крутой лестнице, уходящей вглубь на четыре этажа.
Внутри лестничного колодца было темно, и Зимм, выйдя вперед, щелкнул выключателем.
— Сегодня многие взяли предпраздничный выходной. Но у меня тут есть пара друзей, к тому же я сам в этом отделе провел два сезона летних каникул, когда учился в университете. Так что, пожалуй, проведу вас, куда нужно.
По обе стороны коридора расположились небольшие лаборатории, заставленные аквариумами и стеклянными емкостями всех размеров. Это было огромное хранилище рыб, насчитывающее не меньше двух миллионов. Для каждой рыбы в аквариуме была предусмотрена необходимая для нее среда, в воду были добавлены соответствующие вещества. Все емкости были подписаны и аккуратно размещены на металлических роликовых стеллажах, словно книги в библиотеке.
— Что это за запах? — полюбопытствовал Майк.
— Который? Мертвых тканей? Консервантов? В музее повсюду витает запах смерти. Мы его, правда, научились маскировать.
Я просматривала метки, прикрепленные к рыбьим скелетам, белизна которых особенно резко выделялась на фоне скучно-серого подвального помещения.
— И как вы это делаете?
— Когда я впервые сюда попал в качестве интерна, привезли огромный остов кита, которого вынесло волной к берегу на Лонг-Айленде. Вонь стояла невыносимая. Тогда мой начальник послал меня в ближайшую аптеку и велел купить бергамотовое масло. Я скупил все, что там было.
— Напомните, что оно из себя представляет, — попросил Майк.
— Это экстракт из кожуры каких-то цитрусов. Запах бергамота напоминает смесь апельсина и мяты. Мы тогда просто намочили кучу тряпок и обернули ими наш экспонат, оставив его на время. Тут у каждого есть свои приемы. Иначе просто невозможно здесь работать.
Майк что-то записывал в блокноте. Скорее всего, делал памятку о том, чтобы попросить Кестенбаума провести экспертизу льняного покрывала, в которое было завернуто тело Катрины. Вдруг оно было пропитано каким-то раствором, способным скрывать запах разложения. Сладковатый аромат, распространившийся в фургоне, едва открыли крышку гроба, вполне мог оказаться именно запахом бергамота.
— Зимм, вообразите, что вы хотите кого-то здесь убить. Как бы вы это сделали? — Майк пытался выяснить, все ли служащие музея знают о запасах мышьяка. В прессе еще ничего не было сказано о причине гибели Катрины.
Молодой человек провел нас мимо рентгеновской лаборатории отдела
— У вас есть знакомый со слабым сердцем? Тогда подойдет электрическая каракатица. Африканская. Когда ее рассердить, она может выпустить заряд около трехсот вольт.
Коричневые усатые твари заметались в аквариуме, а самая настырная прилипла к стеклянной стенке носом, словно в подтверждение слов Зимма.
— А здесь хранятся образцы тканей для молекулярных исследований. — Он пересек коридор и включил свет в маленькой лаборатории, расположенной напротив той, откуда мы вышли. Там стояли два огромных бака с надписями «ОПАСНО». — Жидкий азот. Если хоть на минуту сунуть туда голову, наступит верная смерть от холода. Быстро, тихо и очень больно.
— А как от тела избавитесь? — поинтересовался Майк.
— Ну я бы мог его хранить в холодильной камере до тех пор, пока бы что-нибудь не придумал. Я ведь с насекомыми работаю, понимаете? А у нас редкие экспонаты не влезут в стеклянный сосуд. Разве что парочка гигантских жуков из джунглей Амазонии или Африки. Вам бы с ребятами из отдела млекопитающих поговорить. Им, кстати, недавно завезли новый обезжириватель.
— Это что?
— Подумайте, вы же детектив. Как они, по-вашему, очищают скелеты? У них есть специальная установка для обезжиривания, самой последней разработки. Туда хоть череп слона можно сунуть на пару дней, и на нем не останется ни крупинки жира. Однако, для пущей верности, мы им одалживаем кое-каких наших жуков, чтобы выгрызли то, что еще могло остаться. А уж потом экспонат помещают в криокамеру, где убиваются все микробы. После полной обработки экспонат получается чистеньким, как стеклышко.
Я не обращала внимания на полуденное урчанье пустого желудка. Окружающие экспонаты вкупе с рассказами молодого ученого напрочь прогнали всякий аппетит.
Потом Зимм повел нас дальше по длинному темному коридору, и мы еще один раз свернули за угол.
— Слышали про латимерию? — спросил Зимм.
— Нет.
— Это исчезнувшее звено в эволюции рыб. Несколько столетий подряд все, кто ни пытался ее отыскать, находили лишь окаменевшие останки. Ученые думали, что она вымерла пару миллионов лет назад. В длину латимерия достигала пять футов, имела очень необычное строение плавников и была живородящей. Но в 1938 году ее подобрал один трал у берегов Южной Африки. В том районе проводил исследования один молодой ученый, который зарисовал эту рыбину и отправил ее в наш музей. С тех пор она у нас и хранится.
— Та самая рыба?
— Да. Заспиртована.
— Почему сотрудники музея так часто используют это выражение?
— Потому что спирт один из лучших консервантов. Эта красавица, несмотря на почтенные шестьдесят лет, выглядит так, будто ее только что выловили из океана. Все благодаря семидесятипроцентному раствору этилового спирта. — Сказав это, Зимм еще раз повернул за угол, и мы оказались в просторной комнате.
— Смотрите. Вот ее усыпальница.
Мы оказались перед шестифутовым металлическим резервуаром с навесной крышкой. Три фута в ширину, два в высоту, а емкость такая, что в нем вполне могла бы разместиться не только доисторическая рыбина или крупная акула, но практически любой из моих знакомых.