Костяной
Шрифт:
И однажды Береника нарушила такое правило, и Некто, неведомый мне по имени посланник Той стороны, имеющий силу и право вершить суд, отнял у нее память.
Теперь она могла и ворожить, и видеть будущее, и читать знаки, как любой, кто лишился памяти в подлунном мире от прикосновения Той стороны. Лучше всех могла, как оказалось со временем. Светлая голова, во всех смыслах. Иногда я украдкой подбирал ее волос – волос ворожеи, взятый без спросу, высоко ценился в колдовстве, и та же Тетка-Чесотка отстегнула бы за него целую неделю, а то и две.
Да, в Дунге
Поэтому по окраинам Дунга всегда было людно – колдуны селились тут, ибо тут легко колдовалось; лес всегда тянул к себе пройдох, искателей сокровищ, разбойников, Государевых людей, что, конечно, иногда было одно и то же; все это обрастало челядью, крестьянством, торговлей, и, как итог, к лесу, от которого стоило бы держаться подальше, туча народу держалась поближе.
И я тут жил неподалеку. Давно уже.
А кто пропадал, ну что уж, тот пропадал. Дело такое. Новые находились.
Береника поселилась на дальнем краю – море успокаивало ее разум. Та сторона больше не имела на нее зуба и после расплаты вела с ней дела как полагается. Вскоре Береника так хороша сделалась в ворожбе и предвидениях, что и ей пожаловали силу брать и давать оплату жизнью, как и каждому, кто искусен в работе с тонкими вещами. Мне далеко до того было, я что, так, купи-продай, найди-обменяй.
Ох, Береника, знала б ты, как охота мне все бросить и просто приехать к тебе, не на часок – навеки.
…Когда истек час, я выдернул себя из мыслей о Беренике, куда более светлых, чем все семь скатившихся звезд, и на огонек вернулся к ладной, высокой избе Тетки-Чесотки. Забрал зелье, отдал два года жизни да и был таков. Я уже почти ничего не чувствовал, когда отдавал жизнь.
Когда забирал, тоже.
…Когда я закончил заливать зелье в бутылку «Русалки Руза-Ли», мечтательно-сладкого, розового, как сон на рассвете, дорогущего вина с далеких теплых берегов Юстани, когда вынул тонкую иглу из пробки и зарихтовал все следы вмешательства, когда закончил подписывать ярлык от имени Гестевальда, егеря Государева, когда отослал его в подарок Дафне Релиссе, хозяйке Бойкого Крайца, когда, в общем, я закончил все это неинтересное – я вернулся в Дунг.
Выследить Гестевальда было несложно – куда бежать ему лунными ночами, как не в Дунг, в Дунг, где так манит близостью иное и томит неясная тоска, где душа норовит выпасть из тела, где тонки все связи с внешним и так прочны становятся нити, идущие на Ту сторону. О Дунг, обитель горести, где на одном краю зима, на другом лето, а внутри ты всегда найдешь место, где прямо сейчас осень. А не хочешь искать такое, так наткнешься…
…Ладно, ладно, на самом деле это было весело.
Соль я привязал подальше, слишком уж белая, да и сам сильно близко не лез, но видел все хорошо. Без Соли,
Дафна, рослая, черноволосая, нездешних кровей, с блуждающим огнем в черных глазах – они напоминали прогоревшие угли, – и друг мой ситцевый, Гестевальд, вынужденный жить оборотнем с тех пор как получил от меня бутылку лучшего вина из Порт-Бескида, где на добрую одну шестую было влито оборотного зелья, встретились под сенью Дунга на широкой поляне, да не кинулись друг от друга в стороны, а наоборот.
– О, Вальд! – рыкнула Дафна, прыгая на него прямо с коня и целуя в волчью пасть. Приворотное зелье безошибочно привело ее к предмету искусственной страсти. Вот не зря я рисковал, добывая егерскую шерсть.
– Провалиться! – искренне воскликнул Гестевальд, моментально расколдованный поцелуем, как и было прописано в рецепте зелья. Я с интересом наблюдал за обратной трансформацией. Вон оно, оказывается, как.
Дохнул ветер и затих, казалось, тоже затаил дыхание, наблюдая за моментом. Нечто, имеющее силу, случилось и запечатлелось – и я был тому свидетелем, а значит, носителем, по давнему уговору людей и Тех.
По тому самому уговору, по которому за колдовство принято платить сроком жизни, призрак может убить человека, а человек – призрака, но только истинным оружием, учтенным в двух мирах.
Говорили, кстати, что оружие и орудия, которые древние люди успели сделать до сближения сторон, не подпадают под правила и законы, установленные позже. Впрочем, случая проверить у меня не было.
Дафна и Гестевальд самозабвенно целовались в осенних листьях.
Никому из них и в башку не пришло, будто что-то не так. Я оставил их раньше, чем то, что я делаю, действительно вызвало бы у меня неловкость.
Ну да, да, я потратился бы и на отворотное зелье, чтобы вернуть все как было, если бы не экономил годы.
Год там, неделю там, день там, пару лет, десять. Боги, однажды я выгадал полсотни лет за один день. И потратил их тут же.
Хуже всего то, что Гестевалд теперь будет мстить. В конце концов, ту бутылку принес ему я – мне пришлось дружить с ним достаточно долго, чтобы научиться подделывать его почерк, – а Релисса, со своей стороны, тоже быстро поймет, что к чему. Она слабая колдунья, но не глупа. С отворотным сама разберется, если захочет. Но с чего бы она захотела рушить приворот, находясь под его действием?.. Впрочем, а кому от этого хуже?
Я оседлал Соль, что терпеливо ждала меня в темной лощине, и тронулся оттуда.
А теперь к Беренике, к Беренике, к Беренике.
…Что-то такое поменялось в цвете сумерек, в запахе леса, в дрожании листвы. Что-то поменялось в мерной походке Соли. Высокая луна заглянула в лес, острые рога блеснули ледяной кромкой, словно зверь высматривал меня меж дерев. Я подумал, что так, верно, чувствует себя мышь, когда понимает, что кот заметил ее в траве.
Дело шло к худу.