Косвенные улики (сборник)
Шрифт:
Значит, если убил он, то его никак не могли увидеть входящим в дом через двенадцать минут после выстрела. У меня прямо отлегло от сердца. Вот дурак Егорыч, почему он говорит, что с семи часов спал дома! Сказал бы, где был, и все. Вот ведь упрямый человек! Не иначе за всем этим скрывается дама, которую он не хочет компрометировать. Ну уж теперь я принципиально выясню, где он шлялся до одиннадцати… Не могли же ошибиться сразу два человека. Ясно, они его видели, а он, дурья голова, отпирается и не подозревает, чем ему грозит вся
Назавтра я провел следственный эксперимент, разыграл всю сцену в лицах. Не было только Куприянова, он с утра поехал в область за венками. Дружинники воспроизвели весь свой маршрут. Афонин тоже с большой аккуратностью воспроизвел события той ночи. Оказалось, что он ходит гораздо быстрее, чем я предполагал. Вышло всего одиннадцать минут. Потом я повел Егорыча. Беспощадно торопил его, вогнал в пот. Он прошел свой путь за двадцать пять минут.
Никаких сомнений быть не могло. Афонин еще раз подтвердил, что слышал стук двери и даже краем глаза видел входившего Власова.
Потом я отвез Власова в отделение. Когда мы с ним остались одни в моем кабинете, я в сердцах грохнул кулаком по столу и закричал на него:
– Долго ты мне будешь голову морочить? Давай выкладывай! Где ты был позавчера до одиннадцати часов?
Он сидел согнувшись, курил папиросу и смотрел в пол. Потом загасил окурок, поднялся и сказал, тыча пальцем в бумаги, лежащие на моем столе:
– Пиши давай. Ну, бери ручку и пиши. Я, Егор Власов, признаюсь, что убил… – Он прокашлялся. – Никитина. – Потом сел и добавил: – Из ружья.
Я, ничего не понимая, смотрел на него. Власов отвернулся и повторил:
– Пиши! Я, Егор Власов, признаюсь, что убил Никитина Владимира Павловича.
– Брось, Егорыч, – неуверенно сказал я. – Будет тебе дурака-то валять. Что ты на самом деле, с ума спятил? Зачем врешь? Дело серьезное, а ты как ребенок, честное слово. То не хочешь сказать, где был, то вообще черт знает что болтаешь. Иди, брат, отдохни. Я к тебе приду через часок. Вот на самом деле вместо того, чтобы помочь, голову морочит как маленький.
Егор не двинулся с места. Он не смотрел на меня. Мне даже сделалось неловко. Я решил его припугнуть. Взял в руки бумагу, положил перед собой, открыл ручку и сказал строгим голосом:
– Гражданин Власов, повторите ваши показания, я занесу их в протокол.
Он повторил.
Я отложил ручку и пошел в дежурку к Дыбенко за сигаретой. Там я отвел его в сторону и сообщил новость.
– Ну да! – изумился он. – Не может быть.
– Пошли, сам услышишь.
Дыбенко сел за мой стол, чтобы записывать показания.
– Гражданин Власов, расскажите все по порядку, – сказал я официальным тоном.
– Ничего не помню, – мрачно ответил Власов.
– Как же вы говорите, что убили, раз вы ничего не помните?
Я поймал взгляд Дыбенко. «Ну, я так и знал, что этим кончится», – говорили его глаза.
– Что убил, помню точно, а что было раньше и потом, не помню, начисто, как отрезало. Ничего больше не помню.
– А за что же вы его убили?
– Злой был – вот и убил.
– Злой вообще или только на Никитина?
– Только на него.
– Почему?
Егор некоторое время молчал. Видно было, что он напряженно думает. Потом твердо ответил:
– Он меня, инвалида, с завода выгнал как собаку. Не посмотрел, что друзья, что воевали вместе.
– Да разве за это убивают, Егорыч? – изумился Дыбенко. – Э-эх, – вздохнул он, – и плетешь же ты!
– Я плету, а ты расплетай, если хочешь. Такая у тебя должность. И вообще все! Хватит! Проводите меня на фатеру мою, на нары. Полежать хочу. Устал я от вас.
– Подпишите протокол, гражданин Власов.
Я протянул ему ручку. Он взял ее, покрутил, рассматривая, будто диковину, и круто, размашисто подписался под протоколом. Потом прочитал его, утвердительно кивнул головой и пошел к дверям.
Глава VIII
На следующий день состоялись похороны Никитина. Народу собралось много. Траурная процессия заполнила всю Первомайскую улицу. Гроб с телом Никитина почти через весь город несли на руках друзья и близкие покойного. Среди них были постаревший за эти дни Агеев, Куприянов в черном костюме с торжественным лицом, а за ним, склонив голову на плечо, шел Афонин.
Я присоединился к процессии. Рядом с собой увидел Настасью Николаевну. В группе работников завода и вместе с тем несколько поодаль шла Лена. Увидев меня, она сдержанно кивнула и опустила голову. Вероятно, она не хотела, чтобы кто-нибудь, в том числе и я, видел ее слезы.
На кладбище говорились речи. Много хороших слов сказали люди о Никитине. Его жена стояла в изголовье закрытого гроба и не спускала с него глаз.
Я вернулся в отделение и стал звонить по телефону в областную прокуратуру. Связался с Зайцевым. Изложил ему обстановку. Он долго молчал. Соображал. Слышно было, как он сопит в трубку.
– Надо же такое, – сказал он. – А я уж было поверил в его невиновность… А он сам признался. Может, вы там на него нажали, я имею в виду морально?
– Да нет. Никто его за язык не тянул…
– А что же ты такой скучный? Радоваться должен. Помнишь, я тебе говорил, что Власов уверен в своей безнаказанности, потому и храбрится, хамит. Вот видишь, я оказался прав.
– Ты всегда прав, – сказал я грустно. – Только все-таки он никак не мог оказаться у своего дома через одиннадцать минут после убийства. А его видели именно в это время. Разве только у него крылья выросли… Он там мог быть только через двадцать пять минут. Самое маленькое через двадцать две.