Кот и хозяин. История любви. Продолжение
Шрифт:
Голландцы столкнулись с некоторыми проблемами. Они тоже не понимали, зачем я упоминаю великого вознесенного чародея — естественно, в повествовании я ссылался на свой любимый фильм «Месячник», благодаря которому, кстати, Нортон получил имя, не знали Лауру Петри из шоу Дика Ван Дайка и Оскара-подхалима из «Улицы Сезам». Тем не менее жители Голландии слышали об Уилли Мейсе, что несколько подняло мне настроение. К счастью, я никогда не получал писем от итальянских, немецких или шведских переводчиков. Думаю, граждане этих стран смотрят фильмы студии «Сантини» и заказывают продукцию фирмы «Виктория сикрет».
Накануне выхода книги нас пригласили в
В день нашего приезда издатель, милая женщина по имени Ханка Леппинк, директор компании «Луитинг Сиитхофф» (не переживайте, я тоже не в состоянии произнести название), устроила настоящий праздник в зале заседаний. Сотрудники издательства пришли познакомиться со мной и пожать лапу коту, который побывал в Париже. Мы пили шампанское, ели голландские деликатесы, а звезда вечеринки, вислоухий шотландец, сидел в центре комнаты и смаковал специально для него приготовленную селедку, время от времени принимая поглаживания и почесывания от поклонников.
После праздника Ханка с коллегами отвезли Дженис, меня и Нортона в ресторан на ужин.
Нортон, съевший достаточно много сырой селедки, практически не притронулся к индонезийскому рисовому столу, но вечер пришелся коту по душе.
Следующие два прошли в фотосессиях, интервью голландским, бельгийским газетам и журналам. Местные журналисты напоминали американских коллег. Однако наши представители средств массовой информации никогда не задавали один-единственный вопрос, который каждый уважающий себя голландский журналист считал долгом задать. Другими словами, репортеров очень интересовало, что я буду делать, когда Нортон умрет.
Сначала я онемел от вопроса и самой темы, потом начал запинаться, заикаться и нести чушь. На третий или четвертый раз, несмотря на внутреннюю готовность, я так и не смог ответить ничего вразумительного и правдоподобного. Я решил говорить то, что чувствую. В любом случае уход Нортона предстоит пережить, но единожды, и сейчас не время думать об этом, тем более не время начинать переживать. Вполне возможно, мой друг проживет еще по меньшей мере лет десять. Кто знает, что произойдет через десять лет? Может быть, меня уже не будет на земле.
Я не могу думать о смерти Нортона. Знаю, это случается с лучшими. На своем веку я переживал смерть самых близких и любимых людей. Однако с котом все по-другому. Думаю, вполне возможно это объяснить отсутствием вербального общения, формального единого языка, на котором мы можем выразить любовь или сожаление. Когда ваш старенький отец или мать умирает, достаточно сказать (если, конечно, вы не британец): «Я люблю тебя», — и вы намного легче переносите утрату и боль расставания. Возможно, словесное общение смягчает вину и горе, возможно, это просто один из способов выразить чувства.
С животными все по-другому. В общении с ними слова утрачивают смысл, действие — вот что принимается в расчет. Несмотря на выбранную профессию, именно такой подход мне импонирует. Я не очень верю словам, поскольку ими легко манипулировать. В этом смысле животному тяжело сообщить о горе и страдании и, соответственно, гораздо труднее его пережить, смириться и принять.
Данным монологом я хотел сказать, что после ужасных вопросов голландцев стал с большими заботой и вниманием относиться к Нортону. Когда наступит время расстаться навсегда, я должен быть уверен: Нортон знает,
Наше непродолжительное пребывание в Амстердаме ознаменовалось несколькими событиями. Может быть, я стал двигателем культурного прогресса, а возможно, таковым было стечение обстоятельств, но пока мы рекламировали книгу, на голландском телевидении показали «Месячник». В анонсах под заголовком «После семи вечера» в программе третьего нидерландского канала было кое-что написано про фильм. Не берусь утверждать правильность перевода, но в рекламе говорилось о том, что это комедийный американский сериал 1955 года о двух супружеских парах: Ральфе Крамдене (водителе автобуса) и Алисе и их соседях Эдде и Трикси Нортон. Между более-менее понятными словами стояли непереводимые определения и фразы, которые, я искренне надеюсь, отражали суть моего любимого фильма.
Впервые я оказался в Амстердаме двадцать лет назад. Поездка запомнилась гашишем, употребление которого было разрешено законом, и словом, раздражавшим меня на протяжении многих лет. Экскурсоводы, работающие на каналах, без устали повторяют его на четырех языках: английском, французском, немецком и голландском. В начале прогулки на лодке вы слышите ритмичный рассказ на английском языке с очень приятным акцентом. Город основали на берегу реки Амстел. На реке были построены плотины, поэтому появилось название «Амстел на дамбе». Соответственно: Амстел — Амстел на дамбе — Амстелдам — Амстердам. Как только рассказ на английском заканчивается, начинается история на четком немецком. Вы ничего не понимаете, пока экскурсовод не доходит до фразы: «Амстел — Амстел на дамбе — Амстелдам — Амстердам», затем наступает очередь французской версии, во время монолога можно понять несколько фраз, потом следует коронная рифма: «Амстел — Амстел на дамбе — Амстелдам — Амстердам». На очереди еще один рассказ на гортанном голландском и снова: «Амстел — Амстел на дамбе — Амстелдам — Амстердам». Поверьте, эта фраза — настоящий паразит. Прошло двадцать лет, но до сих пор, если кто-то заказывает светлое легкое пиво «Амстел», я повторяю: «Амстел — Амстелайт — Амстел лайт».
К счастью, я смог побороть себя и бросить привычку постоянно повторять эту рифму, но категорически отказался от прогулки по каналам с Нортоном и Дженис. Возможно, мне требуется помощь психиатра, но я не хочу снова бормотать про себя «Амстел — Амстел на дамбе — Амстелдам — Амстердам» в восьмидесятилетнем возрасте, когда буду жить в доме для престарелых владельцев котов.
В Амстердаме я еще раз побывал в доме, где жила Анна Франк, взяв с собой Дженис и Нортона. Когда мы шли по улице, моя девушка неожиданно упала, я помог ей встать, решив, что она просто поскользнулась или оступилась. Встав на ноги, Дженис запаниковала, обняла меня и заплакала. Я с удивлением спросил, в чем дело.
— Тебе не понять, — всхлипнула Дженис. — У меня вывих. Я падаю практически каждую неделю. Лодыжки очень слабые, и я с трудом передвигаюсь. Боже, как больно!
— Не плачь, — попытался я успокоить ее. — Это не самое страшное в жизни.
В ответ Дженис только сильнее засопела.
— Это самое страшное в жизни! Мне больно ходить. Я выгляжу как идиотка, потому что все время падаю! Что может быть хуже!
— Знаешь, — сказал я, обнимая Дженис и думая о месте, куда мы направлялись, — думаю, прятаться три года на чердаке, а потом быть убитой нацистами хуже.