Кот, который построил всех
Шрифт:
– Страсти какие. Я думал, в классическом балете уже лет двести ничего не менялось.
– Ну двести – это ты хватил. С 1950-го года у нас постановка. А в Большом и того позже, 1969-й, по-моему. Хотя… Да, ты прав. Если вдуматься, дофига же времени прошло, семьдесят лет почти этой хореографии, это же три поколения сменилось.
– Ну и хорошо. Хорошо, что мы имеем возможность до сих пор это смотреть. Театр – это ведь искусство "здесь и сейчас", оно очень недолговечное, тем и ценно. Если ты не увидел какой-то особо удачный спектакль, то никогда и не увидишь, повторить один в один никогда не смогут. Я, например, очень жалею, что никогда не увижу вживую Раневскую. Или Высоцкого.
– А я бы хотел Нижинского
– Нижинский – это… балерун такой?
– Не говори это слово, – поморщился я. – А лучше вообще его забудь. Нет такого термина. Про мужчин говорят "танцовщик" или просто "артист балета". Но те, кто танцует первые партии, – премьеры. А уж Нижинский – всем премьерам премьер, до него балет вообще был женским.
– А вторые партии кто танцует?
– О, там у них такая иерархия – хуже, чем в армии. Первые солисты, вторые солисты, корифеи. Ольга вот кордебалет, я уже говорил, это самые лохушки. Правда, есть еще миманс, но этим вообще уметь танцевать не обязательно, это совсем уж статисты. И не дай бог какую-нибудь простую солистку балериной назвать, все примы смертельно оскорбятся.
– Фигасе. Слушай, я с тобой сегодня столько нового узнал, как будто четыре пары в универе отсидел. Прямо чувствую себя в долгу.
– Ну какие еще долги, – буркнул я, и может кто-нибудь мне объяснит, почему внутри так все всколыхнулось после этого "я с тобой"?
– Ну такие… – он покрутил в воздухе рукой. – Нематериальные. Просто хочется тоже что-нибудь для тебя сделать. Знаешь, Влад… Я не знаю, почему ты меня пригласил. Обычно первых встречных не зовут в таких случаях, даже если правда есть лишний билет. Но все равно – спасибо тебе. Я бы сам никогда не сходил, у нас в семье нет таких денег.
А он, оказывается, не так уж прост. Не очень-то поверил в мою байку. Но и докапываться не стал, просто принял ситуацию такой, какая есть.
– Ты – не первый встречный, – смущенно пробормотал я.
– Ну да, ну да, у нас же с тобой даже общий ребенок есть, – съехидничал он.
Глава 4. Национальный вопрос
"Как ты его назвал"
"А его еще и назвать надо? Я его вообще не звал так-то".
"Тебе все равно придется как то к нему обращатся"
"Хм. Ну я не знаю. Вонючка?"
"Че он вонючка то не наговаривай на бедного котика он уже давно не воняет"
"Зато он с этим хорошо ассоциируется".
"Хотя знаеш пусть будет вонючка вырастит будет табаки"
"Что, прости, он вырастИт?"
"Это из дома в котором там был персонаж который в детстве был вонючка а потом стал табаки"
"А больше тебя в этой фразе ничего не смущает?".
"Не понял вопроса"
"Забей. А ты уверен, что из Вонючки получится Табаки? Бывали случаи, когда Теон Грейджой получался".
"Ты его собираешся кастрировать варвар"
Вот этим я занимался на паре с таким длинным названием, что к концу предложения его начало уже забывается, в просторечии именуемой просто "Основы". Мой телефон сегодня был однозначно интереснее основ чего бы там ни было. Полное отсутствие знаков препинания и заглавных букв придавало неповторимый шарм этим коротким сообщениям. Я вдруг понял, зачем эти закорючки вообще существуют, – они, оказывается,
Когда я уже подходил к дому, привычно поискал глазами тощую фигурку в серой куртке, расстроился, когда не обнаружил ее на лавочке, а потом как-то слишком избыточно обрадовался, когда обнаружил под козырьком подъезда. Ян там прятался от дождя и ветра, которые наконец взяли верх над хлипким осенним солнышком.
– Замерз? Пойдем, я тебя отогрею, – двусмысленно пошутил я, протягивая ему руку.
– Хорошо хоть не "взгрею", – мрачно ответил он и продолжил бурчать, поднимаясь по лестнице. – Просто какие-то хляби небесные разверзлись. Казни египетские настигли. Саранчи летом не бывает случайно? Или нашествия жаб? Как тут жить вообще? Все ветер и дождь, и всегда все одно и то ж. Не пойму, за что вы все так любите свой Питер? Он же весь темный… И серый.
– Ну, во-первых, это спорное утверждение, основанное на субъективном ощущении. Например, у Достоевского Петербург, как известно, желтый.
– Ах ты ж моя радость! А во-вторых?
Нет, это он не мне, и даже не Достоевскому, это Вонючка мне под ноги кинулся и попытался убить, радость-то какая.
– А во-вторых – что плохого в сером? Знающие люди утверждают, что у него как минимум пятьдесят оттенков. – Кота я проигнорировал, когда рядом был Ян, я с радостью передавал ему все эти прелести возни и сюсюканья с домашним питомцем. – Я, между прочим, реку больше всего обожаю именно когда она серая, когда все небо в тучах, и они в воде отражаются. И волны такие мелкие от ветра. И все это сверкает как сталь. Как ртуть. Или даже как серебро. И ты стоишь на набережной, мерзнешь, в лицо дождь колючий бьет, капюшон с головы срывает, руки заледенели, а все равно от ограждения отойти не можешь, все стоишь и любуешься. А потом заваливаешься в какую-нибудь кафешку, берешь глинтвейн и чувствуешь, как в тебе рождается тепло, где-то в груди или в животе, и постепенно разливается по всему телу, доходит до кончиков пальцев. И тогда понимаешь, зачем нужна на свете такая мерзкая погода, потому что ты никогда такого кайфа не почувствуешь, если придешь в ту же кафешку по солнышку или приедешь на машине.
Ян стиснул Вонючку обеими руками, поднял перед собой и рассказал ему, пристально глядя в глаза:
– в такую дивную погодув холодный дождь и грязный снегстановится вкуснее кофетеплее кот и мягче пледВонючка проникся. Я с ним был совершенно согласен.
– Вот именно. Но особенно – глинтвейн. Кстати, запомни: лучший глинтвейн в "Маркетплейсе" на Техноложке, а самый отстойный – в "Музыке кофе" на Фонтанке.
Все это я докладывал, пристраивая мокрые куртки и прочие перчатки на батарее в кухне, а Ян как-то странно улыбался, с интересом меня разглядывая.
– Запомню. Только я вообще по алкашке не очень, я выпечку хорошую ищу.
– Глинтвейн – не алкашка, это неотъемлемая часть нашей мерзкой погоды – такой, как сегодня. А выпечка-то у нас вообще на каждом шагу, чего ее искать? И булочные, и кондитерские, и в кофейнях почти везде. И да, тебе бы не помешало, одни мослы.
– А я вкусную не могу найти. У меня бабушка знаешь какие пироги пекла! И маковки, и слойки, и булочки с корицей. У нас дома все мои друзья паслись, она почти каждое утро тесто ставила. Когда мы сюда переехали, я первое время все по булочным шлялся, покупал всякие ваши… крендели… кренделя… как блин они называются? И вот знаешь – я не понял, нафига столько булочных, если ни в одной не могут пироги по-человечески испечь?