Кот, который умел искать мины (Оборотень в погонах)
Шрифт:
– Извините, камина дома не держу, – ухмыльнулся я. – Предпочитаю зеленых «виннету».
– А талер, как ты знаешь, сейчас растет. Фунты тебя устроят?
– Только те, на которых королева в профиль, а не коала анфас, – попросил я. – А то у меня на эвкалипты аллергия. Кто-то ими простуду лечит, а я чихать начинаю.
Валентин Зорин, понедельник, 14 июня
Ступив через порог своего кабинета, я из-за всех сил рванул за собой ручку двери... и в последний момент придержал ее подошвой.
Эх, жизнь моя жестянка. Страсть как убить кого-то хочется, но дверь, во-первых, казенная, а во-вторых – моя. И новую дверь взамен выбитой мне никто ставить не будет, потому как в соответствии с планом реконструкции капремонт нашего участка запланирован на первый квартал 2005 года и ни минутой раньше. Сильно подозреваю, что при утверждении сего плана господа из главка втайне надеялись на то, что до 2005-го здание участка рухнет само собой и погребет под своими развалинами всех обитающих в нем стражей правопорядка вместе с подотчетным нечистым контингентом. Не дождетесь, господа! Зло бессмертно, а с ним и мы как-нибудь, да раскопаемся. Хотя бы для того, чтобы получить зарплату за ноябрь месяц. Прошлого года.
А-а, к лешему! Я протиснулся за стол, сел, обвел взглядом свою каморку – и мне вдруг страшно захотелось взвыть так, чтобы с потолка посыпалась оставшаяся на нем штукатурка, а все – и даже детский опер Лисохвостов – задрожали от ужаса.
На самом деле ничего такого уж страшного в моем кабинете не наблюдалось. Кабинет как кабинет. Причем мой, отдельный, что я весьма ценю. Ну, размерами поменьше, чем склеп у уважающего себя вампира, так ведь живому меньше надо, чем покойнику. Или я не прав?
У меня ведь даже личное служебное зеркало есть. Правда, треснутое и с отбитым уголком, но все же. Вещь, на которую могут позвонить все, желающие полюбоваться моей небритой рожей. Эльфки, например, или просто красивые девушки. Я с надеждой покосился в зеркало, и оно послушно отразило физиономию невыспавшегося за день упыря. Судя по синюшным мешкам под глазами, помер этот упырь от последствий прогресса в области алхимии, а именно – процесса дистилляции. Нет, не так, как вы подумали, просто вид после суточного дежурства у меня был такой, словно меня действительно испарили, пропустили через змеевик и сконденсировали заново.
Естественно, никакой рапорт я писать не стал. Какой рапорт, я даже чернильницу из ящика не вытащил бы, она у меня тяжелая, бронзовая. Да и руки словно свинцом налитые, такими только по чьей-нибудь морде постучать, а писать – мигом всю бумагу на клочки, а бумага тоже вещь дефицитная. Ну а пишмашинка на участок всего одна, причем раздолбали мы ее настолько, что буквы «и» и «е» она пропечатывать отказывается категорически, а заменять их буквой «ы» тоже нежелательно. Начальство сие не одобряет. Начальство, как и Остап Ибрагимович, не желает принимать рапорта, напечатанные с ярко выраженным эльфийским акцентом. Так что приходится работать руками, то есть ручкой. Хорошо хоть не гусиными перьями.
Я вспомнил, как третьего дня Коробкин с двумя серафимами, кряхтя от натуги, приволок в участок шикарнейший «Гномвуд», который он конфисковал у какого-то барыги. Выяснилось, однако, что сей продукт враждебной механики печатает, во-первых, исключительно рунами, а во-вторых, бустрофедоном – справа налево, потом слева направо, и обратно. После чего оскорбленный до глубины души Коробкин поднял агрегат над головой, попутно установив новый рекорд участка по подъему тяжестей, и с размаху шмякнул об пол. Пол выдержал, «Гномвуд» – нет.
Кто-то осторожно поскребся в дверь.
Я затаил дыхание и с надеждой прислушался. Может, крысы?
В дверь поскреблись снова, а затем она приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась острая мордочка Печенкина.
– Валь, ты сильно занят?
– Нет, – просипел я, одновременно старательно телепатируя на всех волнах одну-единственную мысль: «Шел бы ты...»
Увы, даже если мои мозги и были способны на что-то, кроме как не вытекать из ушей, Печенкин это проигнорировал. Ему это легко, благо своей фамилии он соответствует дословно – сидит в печенках у всего участка.
– Ну чего тебе?
– Валь, тебя шеф зовет.
– На кой ляд? – вслух полюбопытствовал я. Полюбопытствовал зря, потому что Печенкин наверняка не знает. А если и знает, то ни за что не признается, рожа лопоухая.
– А я знаю? – пожал плечами Печенкин.
– Ладно, – вздохнул я. – Щас. Вот как только, так сразу.
Дверь закрылась. Я снова вздохнул, заглянул под стол и с сожалением убедился, что ни в одной из трех пустых бутылок само по себе ничего не возникло. Только две дохлые мухи и один таракан. Таракан был еще жив. Пока.
Стена кабинетика мягко, но ощутимо содрогнулась. Глухой шлепок, донесшийся из коридора, сопроводил сей катаклизм.
Так, это уже что-то новенькое. Нас что, сносят? Или это Смазлику опять нервный подозреваемый попался. Очень они ему часто попадаются – как увидят гоблина за столом, так и норовят стену лбом прошибить. Причем, что характерно, в одном и том же месте. Там уже вмятина здоровущая, надо будет, кстати, сказать, чтоб он ее прикрыл чем-нибудь... образом, например. Хотя нет, не стоит. Еще настучат – пропаганда старого раешного режима...
Я поправил покосившееся зеркало, выбрался из-за стола, прислушался – ничего, само собой, не услышал – и с интересом выглянул в коридор.
– Что за шум, а драки... А-а, привет, Ки.
– Привет, Валь.
Та-ак, все ясно. Славянский шкафчик, косая сажень в морде, поглядел из-под потолка на хрупкую девочку и вежливо попросил ее отойти в сторону, потому как он, дескать, сильно спешит покинуть наши негостеприимные своды. А девочка отчего-то взяла и обиделась. В результате шкафчик резко поменял свою половую ориентацию – не так, как вы подумали, а просто голова его очутилась на полу, а ноги где-то в районе потолка. Интересно, долго он так простоит, прислоненный... нет, недолго.