Кот на дереве
Шрифт:
Наш земляк, наш ровесник, наш соклассник, Эдик Пугаев был щербат, настырен и предприимчив. Именно на его веселом свадебном столе (третий брак), поразившем односельчан небывалой роскошью, самым главным, самым экзотическим блюдом оказалось, как это ни странно, не икра морских ежей, добытая на Дальнем Востоке, не чавыча семужного посола, завезенная с Курил, не копченые кабаньи почки, купленные в Прибалтике, — главным, самым поражающим блюдом оказались именно те два последних крошечных куличка, которых Эдик самолично выследил и изловил в день перед свадьбой.
— Знай наших! — сказал он счастливой невесте. — Таких
Куличков Эдик хвалил не зря. Мы выросли на тех куличках. Наши мамы, потерявшие мужей на фронтах Великой Отечественной, всемерно поощряли охотничьи инстинкты, дремлющие в наших душах. Копаясь в болотистых огородиках, они думали, конечно, не о куличках — они нас хотели поставить на ноги.
Равный возраст не означает равенства.
Эдик Пугаев имел ружье.
Вытертое, с обшарпанной ложей, тяжелое, неуклюжее, оно вполне искупало свои недостатки тем, что каждый выстрел приносил Эдику (в отличие от наших жалких волосяных петель) столько птиц, что он мог (и, разумеется, делал это) даже приторговывать дичью, ибо уже тогда, не зная Платона, сам дошел до одной известной платоновской мысли: человек любит не жизнь, человек любит хорошую жизнь.
Для нас с Ильей, людей без ружья, хорошая жизнь всегда ассоциировалась с книгами. В местной читальне, а также у хромого, как я, грамотея кузнеца Харитона хранилось штук двадцать книжек, среди которых меня с первого раза покорила «История элементарной математики» Кедрожи и прелестная книжка, автора которой я так и не смог установить, поскольку обложка с нее была сорвана, — «Как постепенно дошли люди до настоящей математики». Не знаю, когда и где добыл дядя Харитон эти, в общем-то, бесполезные для него книги, но если говорить о некой причинности, то именно запасы деревенской читальни, а также книжные богатства дяди Харитона в немалой степени способствовали в будущем созданию МВ, ибо неясно, как бы сложилась моя жизнь, не случись на моем пути тех замечательных книжек.
Илья не обожал Брэма.
Он считал, что подробное знание Брэма позволит ему когда-нибудь моментально определить любое попавшееся на глаза живое существо. Вряд ли он, конечно, надеялся встретить на наших тропах гиппопотама или кота-манула, но бесполезными свои знания он не считал, хотя, кроме мошкары да упомянутых куличков, все живое старательно обходило наш край. Белки и лисы пришли сюда позже, когда над Томью уже цвели яблоневые сады, а последнюю парочку болотных куличков выставил на свадебный стол Эдик Пугаев.
Мы отдавали должное ружью Эдика. Шестнадцатый калибр! — в ствол входили сразу три наших тощих, сложенных щепотью перста. Один выстрел — и Эдик мог пообедать! Стрелять же Эдик умел. Мы в этом убеждались не раз.
Скажем, появилась у Ильи новая кепка.
Эта новая кепка, редкость по тем временам, как-то сразу и нехорошо заинтересовала щербатого Эдика. Презрительно кривя тонкие губы, он незамедлительно посоветовал Илье вывозить кепку в грязи. Новая вещь, пояснил он, здорово сковывает человека. Если, скажем, я вдруг окажусь в трясине, новая кепка Ильи может сыграть ужасную роль. Ведь прежде, чем броситься мне на помощь, Илья начнет срывать с головы новую кепку, а значит, потеряет драгоценные секунды. Ну а от тех секунд, уже без зависти пояснил Эдик, зависит вся моя жизнь.
— Слышь, Илюха, — предложил Эдик, подбрасывая на ладони красивую латунную гильзу. — Давай на спор. Ты бросаешь кепку в воздух, я стреляю. Если попаду, ничего с кепкой не сделается — дробь мелкая. Если промажу, вся сегодняшняя добыча ваша.
Мы переглянулись.
Предложение выглядело заманчиво. Если как следует зафинтилить кепку в небо, Эдик может и промахнуться, а тогда…
Мы согласились.
По знаку Эдика Илья запустил кепку под облака.
Но Эдик не торопился.
Он выжидал.
Он выстрелил, когда кепка, планируя, шла к земле. Он выстрелил легко, навскидку, и сразу повернул к нам ухмыляющееся плоское лицо.
Свое дело он знал.
К ногам Ильи упала не кепка, а ее суровый козырек, украшенный по ободку невероятными лохмотьями.
— Кучно бьет, — сказал я, стараясь не смотреть на Илью.
— Не дрейфь, — сплюнул Эдик. — Дырку можно замазать чернилами.
Его предложение не было принято.
Чтобы скрыть дыру (если это можно было назвать дырой), пришлось бы замазывать чернилами всю голову будущего писателя. Спрятав в карман то, что осталось от замечательного головного убора, Илья молча зашагал к болоту. Он здорово держался. Он изо всех сил показывал, что спор был честный, что обиды на Эдика у него нет. Но я думаю, что именно в тот день Илья раз и навсегда встал на защиту всего живого, не умеющего дать отпор чему-то сильному, агрессивному. Он, например, отказался от охоты на куличков.
— Да ты че! — сказал я. — У нас этих куличков, как мошкары.
— Ага, — хмыкал Илья. — Бизонов в Северной Америке тоже было больше, чем мошкары. Мамонты в Сибири паслись когда-то на каждом лугу. Где они теперь?
— Не Эдик же их перестрелял.
— Именно он. Эдик!
Я не понял Илью.
— А чего тут понимать? — удивился он. — Вот, скажем, поселился ты возле богатого дома, у хозяина которого есть все — и сад, и скот, и семья. А ты гол, как сокол. На что ты решишься?
Я пожал плечами.
— Ну, наверное, тоже начну работать, чтобы вырастить сад…
— Вот-вот… — хмыкнул Илья. — А Эдик бы так решил: голову положу, но этот сосед будет жить хуже, чем я, и скот у него передохнет!
— Преувеличиваешь…
Но именно тогда Илья завел самодельный альбомчик, в которой терпеливо собирал все дошедшие до него сведения о растениях, животных, птицах и рыбах, обративших на себя жадное внимание эдиков. Сам того не подозревая, Илья создал нечто вроде собственной Красной книги.
Я удивлялся:
— Ну, татцельвурм или квагга — ладно… Но зачем ты вписал в альбом наших болотных куличков?
Илья отвечал коротко:
— Эдик!
Эта проблема — «эдик и все живое» — стала, в сущности, основной в будущих работах писателя Ильи Петрова (новосибирского).
Многие, наверное, помнят известную дискуссию, в которой приняли участие и новосибирец, и новгородец. Мой друг тогда утверждал: мы недооцениваем эдиков. Пытаясь их перевоспитать, мы тащим их в будущее, а они тут же все заражают вокруг себя своими бредовыми мыслями. Но спасать человека надо и в эдике, возражал новгородец. Мораль ущербна, если мы спасаем тигров и квагг, но отказываемся от эдиков.