Кот в сапогах
Шрифт:
— Какую игру?
— Политическую, дорогой мой. Мне пришлось потрудиться на трибуне, затягивая дело, чтобы утомить мятежников и заставить депутатов показать свое истинное лицо: тех, кто склонялся к бунту, только что арестовали всех разом. Отличный ход, не так ли? Итак, продолжим чистку, как выражаются Фрерон и Тальен. Они провели ночь в обществе Лежандра…
— Мясника?!
— Ну-ну, что с того, мясник с бойни, это его ремесло, почтенное ремесло того, кто кормит людей, а дело в том, что он, этот Лежандр, мощный оратор. Они объехали секции, которые все
— У вас на лице написано, что вы собой довольны.
— Я чувствую себя нужным, вообрази, насколько это для меня новое ощущение, да и, в конце концов, я не затем сколотил состояние, чтобы так сразу его потерять из-за кровожадных босяков. И потом, я думал о Розали… Она небось извелась.
— Она плохо спала.
— С тобой?
— Да…
— Пойду успокою ее.
— А я попробую закончить вашу работу.
— В добрый час.
Молодой человек вернулся к мюскаденам, которые продолжали демонстрировать свою жажду битвы, толпясь вокруг Комитета общественной безопасности. Тут в окне показался Фрерон. Все узнали его по характерному белокурому парику, который развевался на ветру. Жестом остановив приветственные крики, он разразился торжественной речью перед этими юношами, чьим предводителем слыл, поскольку не первый месяц натравливал их на якобинцев своими писаниями и тирадами:
— Конвент рассчитывает на вас! Вы — отборное войско. Я знаю, что вы решили защищать Собрание в случае кровавой расправы.
— Сент-Обен, ты слышал, что он сказал?
— Он говорит, что мы будем действовать.
Сент-Обен разыскал Дюссо в толпе молодых людей, которая все разрасталась, в нее вливались, сжимая в ладони рукояти сабель, хорошо снаряженные буржуа. Дюссо подчеркнул:
— Он сказал: «В случае кровавой расправы».
— Это чтобы разжечь наш пыл. Делормель только что заверил меня, что предместья будут очищены без труда.
— Кем?
— Да нами же!
Воодушевив молодых людей, Фрерон закрыл окно и, крайне раздраженный, доверительно обратился к Тальену и Лежандру:
— Простонародные секции бурлят, если эти взбалмошные юнцы сунутся в предместья, их там растерзают на куски. А потом рабочие, возбудившись от такой легкой победы, ринутся на Тюильри, и наше намеченное на завтра военное выступление станет невозможным. Однако если оставить мюскаденов без дела, они способны на самые идиотские выходки, тут никакие увещевания не помогут.
— У меня идея, — отозвался Лежандр.
— Мы тебя слушаем.
— Наши агенты утверждают, что выявили предводителей восстания. Они соберутся в доме пивовара Сантерра, на окраине предместья Сент-Антуан…
— Ну, и?..
— Давайте скажем нашим резвунчикам, что их задача — прихватить этих вожаков на рассвете, чтобы те еще из постелей выскочить не успели. Убедим мальчиков, что этого будет довольно для подавления мятежа, тогда они возомнят себя важными персонами и будут себе мирно пыжиться, а тем временем армия сможет занять позиции. Новые батальоны должны прибыть к вечеру.
— Но до тех пор нужно хоть чем-нибудь занять две, а то и три сотни этих юнцов. Как бы их отвлечь?
— Мелкими поручениями, связанными с охраной дворца.
Таким образом, для мюскаденов тот день в целом прошел в блужданиях вокруг Тюильри, где им велели смотреть в оба. Разодетые, словно на бал, Сент-Обен с приятелями маршировали по площади Карусели с тростями-дубинами под мышкой, бдительно вглядываясь в праздношатающихся ротозеев и рабочих, которые, собираясь группами, с жаром обсуждали создавшееся положение.
— Вон там тип в голубой куртке…
— С острым носом?
— Он самый. — Дюссо кивнул. — Мне решительно сдается, что в прошлом году я частенько встречал его возле Консьержери.
— Вспомнил! Разве его забудешь? Он был присяжным заседателем в революционном трибунале. Сущий живодер.
— Топино-Лебрен! — вскричал Сент-Обен.
— Вот-вот! Это точно он.
Мюскадены обступили подозреваемого, схватили его. Бедный малый, напуганный их грубым обхождением, не сопротивлялся, дал себя утащить, не попытавшись хоть словом позвать на выручку рабочих, вместе с которыми он на чем свет клял дороговизну. Сент-Обен приступил к допросу:
— Твоя фамилия?
— Венсан…
— Назови свою настоящую фамилию!
— Я же вам говорю, Венсан.
— Ты Топино-Лебрен!
— Вовсе нет, меня зовут Венсан, я художник. Спросите у моих соседей.
— Где ты живешь?
— В двадцать восьмом доме по улице Лапп.
— Улица Лапп? — удивился Давенн. — Но это же в предместье.
— Само собой.
— Тебя доставят в комитет.
— Куда? В какой?
— Общественной безопасности. А оттуда в тюрьму.
— Но я художник, моя фамилия Венсан!
Сцены подобного рода разыгрывались то и дело при полном всеобщем равнодушии. Народ, который собирался вокруг, не протестовал, словно бы выжидая удобного момента, чтобы посчитаться с этими господчиками. Мюскадены потащили свою жертву в полицию, на ходу выдумали неопровержимые доказательства, и ни в чем не повинный художник попал за решетку безо всяких формальностей. А Сент-Обен с компанией вернулись на площадь Карусели: расхаживая по двору Тюильри перед рядами построенных там в боевом порядке солдат генерала Кильмена, они в полный голос насмехались:
— Для чего служат сии вояки?
— Мой драгоценный, они ни для чего не нужны, ведь мы здесь.
— Я придерживаюсь того же мнения.
— Они, наверное, недурно дрались на наших границах, но какой от них толк на парижских улицах?
— С мятежом не управишься, как с кавалерийской атакой среди чистого поля.
Старший сержант, услышав эти развязные шутки, двинулся прямиком к наглецам:
— Я вам запрещаю!
— А мы в позволении не нуждаемся, — заявил Сент-Обен.