Кот в сапогах
Шрифт:
Буонапарте вылез из лохани разгоряченный, красный как рак. Жюно подал ему бесформенный домашний халат, потом сел за стол. Обмакнул воронье перо в чернила и застыл в ожидании. По совету Барраса Буонапарте, чтобы умилостивить Военный комитет, готовил мемуар об Итальянской армии; ее как раз недавно побили, ей пришлось оставить Вадо и Лоано.
— Пиши.
Почерк у Жюно был изящно закругленный, и он, даром что знаний имел не много, умел без серьезных ошибок переводить в удобопонятный текст мысли генерала, ибо речь здесь шла именно о переводе; сам же Буонапарте, если писал собственноручно, либо оставлял слова недописанными, либо безо всякого зазора сцеплял их одно с другим. «Он пишет, как курица лапой», — говаривал о нем его брат Жозеф. И мало того: диктуя, он вместо «прискорбный инцидент» вполне мог сказать «притворный» или «пожизненную
— Пиши же!
Поскольку английская эскадра обосновалась в Средиземном море, он предлагал, воспользовавшись холодным временем года, перейти через Аппенины. Жюно строчил:
— Наши войска перенесли все мыслимые невзгоды, проистекающие от летнего зноя: приступы лихорадки, мошкару… Следовательно… Следовательно, наилучший момент для того, чтобы вести там войну, это действовать в промежуток времени от февраля до июля.
— В феврале? — осмелился переспросить Жюно. — Под снегом?
— Ну да! Если перевалы Альп занесет снегом, можно будет вдвое уменьшить численность войск, их охраняющих, и за счет этого укрепить Итальянскую армию, тогда мы двинемся на Турин или Милан…
Он осекся. Жюно замер с пером наперевес.
— Понимаешь, — сказал Буонапарте, — в этот момент армия снимется с места, достигнет ущелий Тренто, переправится через Адиже, достигнет Тироля…
Всю эту географию он изучил ногами. Хранил в памяти неровности почвы, помнил, где каким манером можно провести орудия. В школе, где он прослыл упрямцем и эгоистом, один лишь Патро, учитель математики, сумел оценить способности юного Буонапарте. Говорили, что в латыни он слаб, в истории — куда ни шло. На самом же деле он пробегал книги, перескакивая из главы в главу, ставил вопросы, собирал нужные сведения отовсюду, словно пчела пыльцу. Он впитал в себя множество идей, переварил массу сочинений технического свойства: «Принципы ведения войны в горах» господина де Буре, «Военные кампании» Вандома, «Воспоминания» маршала Майебуа о той войне, что уже велась в Италии полвека назад, старинные книги Пюисегюра и Фолара, он признавал справедливость Карно и Сен-Жюста, восхвалявших эффект неожиданности, наступательность, подвижность и тотальную войну. Но главное, он проштудировал «Общий опыт тактики» Гибера: там шла речь о надобности обновить войну или, того лучше, возвратить ей ее изначальную дикость. Фридрих II и Джордж Вашингтон прочли этот труд с пользой для себя, молодые офицеры Революции спорили о нем. Что их прельщало? Утверждение главенства воли над материальными средствами, пускаемыми в ход: войско, имеющее боевой дух, должно одержать верх над наемниками. XVIII столетие изобрело для войны свод законов. Громадные армии, тяжеловесные и неповоротливые, везущие за собой свой провиант, своих портных, ящики для офицерского багажа, стада, казну, жен и любовниц, — это же не что иное, как передвижные города, которые терпят поражение и удирают солидно, сохраняя порядок. Так вот: нет! Гибер призывал вести войну на уничтожение, силами легких, как можно более мобильных соединений, заинтересованных в победе, воодушевленных, которые получат право действовать в завоеванной стране, как банды кондотьеров дней былых.
Кондотьеры…
Буонапарте не был ни французом, ни корсиканцем, ему нравилось считать себя итальянцем, а точнее, тосканцем, его предполагаемые предки обитали во Флоренции, где дворцы угрюмы и массивны, как тюрьмы, где, как сказал Маккиавелли, сам воздух, которым дышишь, делает тебя проницательным и хитроумным. Античность выжила там наперекор варварам, Возрождению оставалось лишь обновить связь с ней. Когда зловещий Альфонсо Арагонский вошел в Неаполь, впереди него несли статую Юлия Цезаря, увенчанного лавровым венком. Федериго да Монтефельтро, герцог Урбино читал Цезареву «Галльскую войну». Кола ди Риенцо, сын такой же прачки, какой мать Буонапарте была в Марселе, разыгрывал из себя трибуна, облачась в тогу. Колонна, Кастрачани, Коллеоне были профессиональными военными, которым дорого платили, ибо они умели одерживать победы. Взятие заложников, доносы и клевета, пытки, террор, обман, добро и зло — все было не важно, кроме достижения цели. Генерал, может, и не являлся подлинным флорентийцем, но отсутствие морали в политике он, несомненно, приветствовал.
Наполеон
В Пале-Рояле Буонапарте заметил под аркадами пассажа Валуа среди обычной утренней толчеи скопление мюскаденов. Ногами в башмаках с заостренным носком и дубинами со свинчаткой они громили витрину книготорговца. Стекло расколотили стулом. По воздуху летали номера «Часового» — их расшвыривали, разрозненные листы падали на землю, их тут же топтали.
— Этого следовало ожидать.
Человек в неопрятном рединготе и с гладко зачесанными волосами подошел к Буонапарте и, указывая на эту сцену, повторил:
— Следовало ожидать, что эти молодчики набросятся на магазин Луве.
Только теперь по голосу генерал узнал депутата Тальена, так кардинально тот изменил свою наружность: вчерашний щеголь ныне пренебрегал своей одеждой, словно якобинец. Он пояснил, что «Часовой» — газета Луве, издается на средства комитетов, ныне она резко нападает на эмигрантов, называет мюскаденов коршунами в человечьем обличье, предупреждает республиканцев о возможности новой Варфоломеевской ночи, утверждает, что священники в окрестностях Гренобля отрезают патриотам носы, а иностранные агенты за каждый подобный мерзкий трофей платят по тысяче ливров. Тем временем там, под галереей, на защиту магазина встали праздношатающиеся гусары, один из них обнажил саблю, и молодые люди гурьбой отступили в «Кафе де Шартр», распевая:
Народ французский, племя братьев, Ужель не видишь, что они Вновь поднимают стяг проклятый Террора, крови и резни…Тальен поинтересовался, уж не к Баррасу ли направляется генерал. Да? Так и он туда же. Ему сегодня же предстоит отбыть с важным поручением, и он должен все обсудить.
— Когда наши очумелые юнцы пронюхают, по какой причине меня посылают в Бретань, они распояшутся вконец. Войско эмигрантов высадилось в Кибероне.
— Эта экспедиция провалится также, как в Карнаке.
— Ты уж очень уверен в себе, генерал.
В прошлом месяце эмигранты, переодетые в английскую форму, высадились в Карнаке; там их войско увеличилось, к нему примкнули шуаны, однако должным образом организоваться они не сумели, и их изрубили на куски. Однако Тальен был в сомнении:
— На сей раз дело представляется серьезным. Наши наблюдатели насчитали больше сотни кораблей на рейде у Киберона: там и фрегаты, и баркасы, и грузовые суда…
— У эмигрантов и шуанов слишком много командиров, — возразил Буонапарте. — Они между собой соперничают. Скажи-ка мне, что собой представляет Киберон?
— Скопление рыбацких хижин, притом у них там нет воды, годной для питья.
— Всего-то и надо, что перекрыть доступ туда.
— Гош этим и занимается. Западная армия возводит редуты и копает рвы, чтобы поймать роялистов в ловушку.
— А ты что собираешься делать при Гоше?
— Исполнять свою депутатскую миссию. Военные будут доставлять нам пленных, а мое дело — судить их по всей строгости, в высшей степени республиканской.