Котел. Книга первая
Шрифт:
— «Не сомневайся»? Я еще не офонарел от глупости.
К тому, что из коленки Ильгиза текла кровь, Натка отнеслась решительно: принялась промывать ссадину колодезной водой. Андрюшу послала к Марьям за бинтом. Вместо бинта он принес марлю и щепотку золы. Натка повозмущалась: дескать, нестерильно, однако посыпала ссадину золой.
По-прежнему было любопытно Андрюше, догадалась ли Натка, уезжая из дому, что он здесь, или встреча их совсем случайная? Эх, если б знала… Но кто ей мог сказать о его исчезновении? Иван? Он умеет молчать. Мама? Она вообще молчальница. Редкий раз п р и о т к р о е т с я. Правда, она относилась к Натке иначе, чем к другим девчонкам. Отец? Да нет.
Натка связывала концы суровой нитки, которой поверх марли опутала Ильгизово колено. Ее волосы распались, между ними была видна шея, чуть пониже лучились на платье выпуклые лакированные пуговицы.
Ильгиз подул на волосы. Сначала вкрадчиво, робко, потом вдруг озорно хлебнул воздух и дунул так резко, что меж ее дымно-голубыми, отливающими пеплом волосами засветилась белая-белая кожа. Натка ударила Ильгиза в плечо.
Андрюшины кулаки невольно сжались. Проучил бы Ильгиза, если бы не был ему другом. И все же, чтобы ненароком не ударить Ильгиза, отошел к плоскодонке, снял с огня ведро, где пылал вар.
— Андрюш, за ягодами пойдешь?
— Мало спелых, да и лодку надо смолить.
— Может, он тоже за ягодами хочет? — спросила Натка.
— Расшиб ведь ногу.
— Возьмет да увяжется.
— Он что, враг себе?
— Слепой сказал: «Посмотрим», глухой сказал: «Услышим».
— А чего? Возьму и увяжусь.
— Я твой лечащий врач, запрещаю.
— Мы женщинам не подчиняемся.
— Кто «вы»?
— У нас не подчиняются.
— Тут женщин нет. Во-первых. Не лги. Во-вторых.
— Порядок такой.
— Идиотский порядок.
— Какой?
— Феодальный.
— Чем плохо?
— Всем.
Андрюша накренил ковш, в нем буро чадила зеркально-яркая смола. Тоненькая жаркая струйка угодила на пеньку, натолканную в щель. Залив шпаклевку варом, Андрюша молча пошел к воротам. Он понимал, что обидит Ильгиза своим холодным уходом, но не мог побороть неприязни.
Калитка тявкнула щеколдой. И опять тявкнула: следом появилась Натка. В раздумье он стоял возле нее. Наверно, надо было сказать Ильгизу какие-то слова?
Шевельнулся, чтобы дернуть ремешок щеколды, завязанный на конце шариком. Шевельнулась и его тень — короткая, скомканная, уродливая. Напомнила ему, что он костляв, слишком широк в плечах и слишком узок в бедрах. Огорчился всего лишь на мгновенье: чего переживать — красивым не станешь. Впервые легко примирил себя с собственной некрасивостью. И подосадовал: как, по-видимому, был глуп, что не мог раньше додуматься до такой обычной мысли?
Над плетнем серебрилась тюбетейка Ильгиза.
— Быстрей. Одному скука.
— Постараемся, — не оглянувшись, ответил Андрей. Под ногу угодила консервная банка. Пнул. Покатилась, взмахивая бумажной лентой с оттиском «Щука в томатном соусе».
Натка шла посредине дороги, из-под желтоватых кед выхлопывалась горячая пыль. Белое платье (красные поперечные полосы до пояса, продольные — на юбке) было перехвачено широким черным ремнем.
Андрюшу проняло запоздалой радостью: Натка в Кулкасово. Будет целый день, а может, два, а то и больше. Это возмутительно, что он до сих пор не чувствовал, какое счастье, что она в Кулкасово! Ильгизка виноват. Кровь… Дунул в волосы. А! Чего тут нехорошего? Наверно, еще смотрит из-за плетня? Ага, стоит, положил подбородок на плетень. Грустны коричневые глаза.
— Ильгиз, лови банку.
— Зачем?
— Нарой червей. Вечером порыбачим.
— Кидай.
— Ты не больно-то падай духом. До реки на тележке довезем. Нат, да?
— Кого другого не повезла бы, Ильгиз славный.
— Правильней — нелепый. Какое лекарство ни попадет под руку, раз — и съел. Для защиты от будущих болезней.
— Впрок, — с проказливой улыбкой сказала она.
— Нат, откуда ты узнала, что я драпанул из дому? Догадалась, что сюда?
— Сказала — ответный визит.
29
Натка считала Андрюшу чудаковатым. Не бреется, большеногий, косолапый, но не собирается исправлять походку, штанины дугой. Будь пошире брюки, не бросалась бы в глаза его большеногость. Зачем-то играет в футбол босиком, часто запинается большими пальцами о бугорки. Взглянешь — ведет мяч, не успеешь моргнуть — прыгает на одной ноге, держась за ушибленный палец. Над ним потешаются. Ему хоть бы что. Чуть-чуть похромает, снова носится за мячом. Смешно и досадно смотреть, как мелькают его распухшие пальцы.
К тому же Андрюшечкин удивительно недогадлив. Разве бы она могла приехать без девчонки к Ильгизу? Да и возможно ли это, чтоб она поехала в единственном числе к какому-нибудь мальчишке, будь он сам Андрюшечкин? Другой бы давно сообразил, что она неспроста пустилась в щекотливое для собственной чести путешествие.
Он счастливо улыбнулся навстречу ее обиженному взгляду и снял кольцо коры с сосновой палки.
«Андрюш, ну догадайся».
Он положил кольцо на дорогу, внутри кольца растерянно забегал муравей, тащивший крошечное яйцо.
«Возьму и чуточку намекну».
Муравей быстро успокоился, поднял яйцо, сделал попытку влезть по коре, но сорвался.
«Намекну — допытываться начнет, почему приехала».
— Что? Не влезешь, работяга? Тогда топай беспрепятственно.
Андрюша поднял с земли кольцо, муравей торопливо заковылял дальше.
«Интересно, за что он на Ильгиза дулся?»
Он вырезал зубцы на кольце коры, посадил кольцо на малиновую шевелюру татарника.
— Король… Французский король Филипп Четвертый Красивый.