Котенок. Книга 3
Шрифт:
Я улыбнулся и сообщил:
— Но это теперь известный и нам факт.
Снова провёл рукой по струнам.
— А ещё мы знаем, что Латунский… тьфу… Лившиц сбежал за границу, — заявил я, — и больше не выдаст журналистам свои критические рассуждения. Он теперь нерукопожатная личность в нашей стране. Да и вообще: придерживаться с ним одного мнения по какому-либо поводу сейчас выглядит едва ли не как измена Родине.
Гитарные струны вновь коротко брякнули.
— Так что повторять его слова не будут, — сказал я, — в том числе и сказанные Лившицем раньше.
Волкова
— И что с того? — спросила она.
Поднесла к губам сигарету, смотрела на меня сквозь прозрачную дымовую завесу.
— Может, и ничего, — сказал я. — А может…
Сыграл короткий перебор к песне Валерия Кипелова «Я свободен!»
— … А может, пришло время разобраться в твоём нынешнем статусе, — заявил я. — Задумайся, Алина. В следующем году ты окончишь школу. И что дальше? Литературный институт? А если там…
Замолчал: мысленно подбирал верные и «мягкие» слова.
— Не примут меня? — сказала Волкова.
— Сейчас ты школьница, — сказал я, — из того самого города, который совсем недавно был на слуху если не у руководства страны, то уж точно — у начальника КГБ: у Андропова. И ты из «того самого» класса.
Звякнул струной.
— Одним только своим нынешним временным статусом мы привлечём к себе внимание КГБ. Когда отправим письмо. Я вижу неплохой шанс на то, что Юрий Владимирович наше письмо заметит…
— Зачем?! — спросила Волкова.
Мне почудилось, что её голос дрогнул.
— Почему бы и нет? — сказал я. — Что мы теряем? В КГБ о тебе уже знают всё: где ты и чем сейчас занимаешься. В худшем случае наше письмо попросту отправят в урну…
— А в лучшем? — спросила Волкова.
— А в лучшем: у твоего таланта появится могущественный покровитель. У него проснётся совесть. И он просигналит кому следует: ты не злодейка, а талантливая поэтесса.
— Покровитель из КГБ?!
Я развёл руками и ответил:
— Там тоже работают люди, а не машины. И среди них наверняка есть любители поэзии. Ты уже почти четыре года живёшь спокойно: тише воды и ниже травы. Политикой не увлекаешься. А главное, Алина: у тебя замечательные стихи!
Волкова постучала сигаретой по пепельнице, нервно усмехнулась.
— Кого в КГБ волнуют мои стихи? — сказала она.
Покачала головой.
— Вот это мы и выясним, — ответил я. — Пока ты выделяешься из толпы: по причине своего возраста и после того случая с захватом заложников в школе. И хорошо бы, чтобы именно теперь там, на самом верху…
Пальцем указал на потолок.
— … Узнали, как сейчас поживает Алина Солнечная. Быть может… я допускаю и такое… они заинтересуются твоим творчеством: как читатели, а не как хранители правопорядка. И вычеркнут тебя из чёрных списков.
Волкова хмыкнула.
— Не верю в такое, — сказала она.
Я улыбнулся, звякнул струной — Барсик пугливо прижал к голове уши.
— Вопросы веры мы с тобой, Алина, сейчас не обсуждаем. Только взвешиваем все «за» и «против». «За» моё предложение не так много доводов. Но они есть, пусть и полуфантастические. А вот «против» я не вижу ни одного.
Отстучал по корпусу гитары барабанную дробь.
Добавил:
—
Повторил:
— Но я считаю, что они беспочвенны. Алина, я уверен: в Комитете государственной безопасности все, кому положено, о твоём местонахождении и без моего письма осведомлены. Твои стихи не содержат в себе политических посланий. К тому же, их ругал сбежавший из страны критик, что немаловажно. И они действительно прекрасны! Кукушкина не даст соврать!
Снова продемонстрировал Волковой ладони.
— Так почему бы нам не показать твои работы хорошим людям? — спросил я. — Сейчас. Хотя бы те стихи, которые ты приготовила для отправки в Литературный институт. Этим щедрым жестом ты наверняка сделаешь чью-то жизнь лучше, пусть и ненадолго. Только представь, Алина, сколько советских офицеров прочтут твои стихотворения, прежде чем те лягут на стол Андропова!
Я улыбнулся, провёл пальцем по струнам и громко продекламировал:
— Сбрехнул какой-то лиходей, как будто портит власть людей…
Мы решили, что отправим не одно, а два письма.
Во вторник после уроков я прогулялся на почту, приобрёл конверты. Положил в них сопроводительные записки и по двадцать Алининых стихотворений. Наклеил марки.
На одном конверте указал адрес: 'Москва, улица Дзержинского, дом 2, Председателю Комитета государственной безопасности СССР Юрию Владимировичу Андропову.
Второе письмо я адресовал начальнику рудогорского районного отдела Комитета государственной безопасности Николаю Григорьевичу Райчуку: отправил на его рабочий адрес.
Я мысленно пометил дату отправки: шестнадцатое декабря.
Восемнадцатого декабря, в пятницу, в самом начале урока литературы в класс заглянул хмурый капитан Райчук. Снежка при виде него побледнела, а Волкова схватила меня за руку. Николай Григорьевич громко произнёс мою фамилию, нашёл взглядом моё лицо. Он отпросил меня у учительницы: «на пару минут» «по важному делу». В подтверждение важности своих слов Райчук взмахнул кожаной папкой и многозначительно хмыкнул. Классная руководительница и Алина одарили меня тревожными взглядами. По кабинету прокатились шепотки школьников (я чётко различил два слова: «арест» и «медаль»). С разрешения Галины Николаевны я выбрался из-за парты и неохотно побрёл к выходу. Прошёл мимо Лидочки Сергеевой, опустившей взгляд на страницы учебника. Услышал брошенные мне Свечиным в спину слова: «Вещички забыл».
Пересёк вслед за капитаном КГБ коридор, остановился около окна. Уловил резкий запах мужского одеколона. Отметил, что на улице снова валил снег.
Николай Григорьевич вынул из папки сложенные пополам тетрадные листы (я заметил в его папке оба подписанных мною позавчера конверта) — показал письмо мне.
— Крылов, как это понимать? — спросил он.
Я протянул руку.
— Разрешите?
Развернул листы, пробежался взглядом по слегка неровным строкам. Отметил, что бумага не помята, будто к ней прикасались бережно, с осторожностью. Услышал, как зазвенело в ушах — без наличия внешних источников звука.