Котов обижать не рекомендуется
Шрифт:
– Да, трагедия, – твердо сказала Света. – Я не позволю свою невесту сажать в траву, как ты выражаешься, голой попой. Это пошлость и безвкусица. Они скромные, тихие ребята. Попадется им какой-нибудь особо активный фотограф, бывший в прошлой жизни тамадой… Он им всю свадьбу испортит!
– Ты пойдешь на репетицию и будешь ждать, пока что-нибудь испортят тебе. Например, прострелят голову.
– Лешка, он этого и хочет – чтобы я боялась. Чтобы он был охотником, а я добычей.
– Ты и есть добыча. Если у одного ружье, а
– Пусть так. Но мне страшнее бесконечно прятаться от него, чем ехать завтра на эту проклятую съемку.
Дрозд ничего не ответил. Казалось, он целиком сосредоточился на дороге.
Свете очень хотелось объяснить ему, но мешало то, что он не глядел на нее.
Тогда она тоже стала смотреть вперед. Медленно, запинаясь, подбирая слова, проговорила:
– Я себя теряю. Не потому, что боюсь! Ты верно сказал, любой бы боялся: кто-то больше, кто-то меньше. Но если в тебе не остается ничего, кроме страха, что остается от тебя самого? Если ты делаешь не то, что ты хочешь, а лишь то, что хотят от тебя другие, ты понемногу исчезаешь. Леш, я почувствовала это, когда работала в офисе. Ты только не смейся. Я понимаю, кажется странным это сравнивать.
Дрозд и не думал смеяться, и Света продолжала увереннее:
– Представь: ты каждый день начинаешь с того, что встаешь по будильнику, хотя не хочешь. Едешь туда, куда не хочешь ехать, и делаешь то, чего не желаешь делать! А вечером возвращаешься домой на метро, смотришь на свое отражение в окне вагона и думаешь – что от меня остается? Каждый день стирает тебя чуть-чуть, словно ты ластик, которым проводят по шершавой бумаге. Жизнь – шершавая бумага. Тебе хочется рисовать по ней. Но вместо этого ты все уменьшаешься, и уменьшаешься, и уменьшаешься… Не оставляя за собой ни единого следа, ни одной линии.
Она испугалась, что говорит глупости, и замолчала. Нет, не получается у нее выражать словами то, что чувствуешь. Вот фотография – готовый мостик между фотографом и зрителем без всяких слов. Здорово было бы: показать Лешке серию снимков – и не нужно ничего объяснять!
Минут пятнадцать проехали в полной тишине.
– Ну и чего мы молчим? – проворчал наконец Дрозд.
Света живо обернулась к нему.
– Я думаю над тем, как сфотографировать страх.
– По-моему, это не слишком сложно.
– А если избегать банальных решений?
– Если избегать банальных решений, все становится сложным. Банальными путями все давным-давно пройдено. Нужно либо придумывать сложные, либо придумывать такие банальные, которых никто еще до тебя не придумал. А это намного сложнее сложного!
Света сначала рассмеялась, а потом подумала, что он прав.
– Знаешь, я как-то видела в книге две фотографии, которые должны были передавать страх и нарастающее напряжение. Их поместили не на одном развороте, а на разных. Глядя на первый снимок ты еще не знал, что
– И что там было?
– На первой фотографии – темно-синяя поверхность океана, из которой вырастает острый акулий плавник. Снято не сверху, а с уровня воды.
– То есть с точки зрения не наблюдателя, а участника событий?
– Правильно.
– Учитывая наличие акулы, это само по себе неприятно, – заметил Дрозд. – А на втором?
– Когда читатель переворачивал страницу, он видел как бы продолжение начатой истории. И оно казалось ему страшнее, чем начало. Попробуешь угадать, что там было?
– Может, плывущий человек? Хотя – нет, подожди; это как раз банально. Тогда – пустая лодка? Птенец чайки, к которому приближается плавник?
– Все еще проще.
– Проще? – Дрозд задумался. – Нет, сдаюсь. Рассказывай.
– Только океан, – сказала Света. – Там был только океан и ничего больше. Ровная, густая синева воды. Плавник исчез. Понимаешь?
Дрозд помолчал, пытаясь представить описанную картину. И кивнул:
– Да, отличная идея. Как будто показывают фильм из нескольких кадров: вот акула плывет – а вот она уже ушла под воду. И где она вынырнет в следующий миг? Воображение дорисовывает опасность лучше, чем это мог бы сделать фотограф.
– Я помню свои впечатления от этих двух кадров. На первом ужас сосредоточен в центре. Там плавник, его и надо бояться. А на втором весь океан – это одна большая угроза. Ты смотришь на воду, и тебе становится не по себе.
– Для этого нужно обладать развитым воображением, – заметил Дрозд. – У меня есть пара знакомых, до которых вообще бы не дошло, в чем здесь смысл. И еще один – махровый оптимист. Зуб даю, он решил бы, что если плавник не торчит, значит, акула уплыла куда-то по своим делам.
«Хотелось бы мне быть махровым оптимистом! Я бы стала думать, что убийца отказался от своего плана и выкинул пистолет. И меня тоже выкинул из головы. И все, можно ничего не бояться!»
– Хорошо быть оптимистом, – вслух сказала она. – Ой, а кто это нас догнал?
Спортивный «Мицубиси Лансер» подлетел к ним сзади и лихорадочно замигал дальним светом: уйди с дороги! Уйди с дороги!
Дрозд взглянул в зеркало заднего вида.
– Куда ж я тебе уйду, дятел?
Справа один за другим тянулись в горку пять «КамАЗов», груженые кирпичами и пеноблоками.
Сзади пронзительно засигналили.
– У тебя харя по диагонали зигзагом не треснет? – риторически поинтересовался Дрозд у водителя «Лансера». – Не гуди.
– Лешка!
– Что? Это выражение такое детское. Я его с садика помню.
– Странный у тебя был садик. Я вот оттуда помню стишок про маму и солнечный лучик.
– Ага, – кивнул Дрозд. – А я – считалку: «прыгскок, прыг-скок, я веселый гонококк!»
Света живо заинтересовалась:
– А почему ты мне ее не рассказывал?