Котов обижать не рекомендуется
Шрифт:
– Петя, что с тобой?
Он выпустил перчатки.
– Ничего. Ступай, Аня, ступай.
Стрельникова, кажется, немного растерялась. Петр Иванович глядел на нее строго и серьезно.
– Ступай, – повторил он.
Женщина отошла и неуверенно обернулась.
– Петя…
– Иди. Машина ждет.
– А ты?
Он молча смотрел на нее, не отвечая. Перчатки Анна Васильевна держала в руке, и на секунду взгляд его задержался на тонком кружеве.
Серафимович дернул головой, и Свете показалось, что на лице
Когда Стрельникова вышла, он присел на краешек кровати и ссутулился. О чем-то напряженно думал, потирал лоб и, наконец, поднялся.
И сразу заметил Свету и Дрозда.
Поняв, что они обнаружены, Света вышла вперед. Дрозд молча последовал за ней.
– Вы не ушли, – проговорил Петр Иванович.
Света поняла, что он хочет сказать. «Так вы не ушли! Вы все это время были здесь и наблюдали за нами!»
– Здесь было слишком интересно, чтобы уходить, – громко сказала Света, удивляясь самой себе.
Ответ получился резким и, пожалуй, жестким. Серафимович вздрогнул и пристально вгляделся в нее.
– Интересно? Да, наверное, – задумчиво протянул он. – С другой стороны, кого сейчас удивишь скандалами…
– Скандалами – никого, – согласилась Света.
«Но между вами и Стрельниковой не было скандала.
Весь вопрос в том, что между вами сейчас произошло».
Ей вдруг вспомнились слова Марка Самуиловича: «Многие в театре были влюблены в нее без памяти и, полагаю, влюблены по сей день. Она умеет вызывать стойкие чувства».
Свете стало ясно то, что могло быть очевидным с их первой встречи, будь она чуть внимательнее: Серафимович давно и безнадежно любил Анну Васильевну.
– Вы знаете, кто сунул сигарету манекену? – прямо спросила Света.
Актер покачал головой.
– Нет, не знаю.
– Но догадываетесь?
– Догадываюсь, – грустно согласился он. – Но ведь я могу и ошибаться. И даже наверняка ошибаюсь. Видите ли, я очень плохо разбираюсь в людях.
Света безбоязненно подошла ближе и запрыгнула на авансцену. Даже если этот маленький толстяк убил Рыбакова, она почему-то больше его не боялась.
– Я думаю, Петр Иванович, вы говорите неправду, – очень серьезно сказала она. – Вы хорошо разбираетесь в людях. Знаете, на что они могут быть способны. Разве нет?
Серафимович кинул на нее быстрый испытующий взгляд, но Света сохраняла невозмутимость. Это давалось ей легко – она все равно ничего не понимала в происходящем.
Но зато она могла поклясться в том, что нечто необычное произошло между Стрельниковой и Серафимовичем, когда они стояли друг напротив друга на этой сцене, держась за одни перчатки. Маленький актер знал гораздо больше, чем говорил.
– Вы будете меня фотографировать? – улыбнулся он.
Первым побуждением Светы было рассмеяться в ответ. Снимать? Сейчас? После того,
Но затем она взглянула на Серафимовича. Тот сложил руки лодочкой, зажал между коленями и выглядел, как школьник, нарушивший правила и ожидающий строгого наказания.
Рядом с ним лежал забытый всеми манекен.
– Да, – кивнула Света. – Хочу.
Она отошла на несколько шагов назад, наклонила голову – и быстро начала работать.
У хорошей камеры есть свой взгляд. Она видит то, чего не видит человек. Света не раз замечала это, разбирая собственные снимки.
Ей оставалось только довериться камере.
Она меняла значение диафрагмы, потом убрала вспышку, и продолжала снимать одну и ту же картину: тело на кровати – и человека возле него.
Преступника и жертву?
Пусть на кровати был манекен, но все они знали, что именно в таком виде был найден Олег Рыбаков. Света не сомневалась ни секунды, что это известно не только им, но и Петру Ивановичу.
Она лишь снимала, не проверяя, что получается. Они увидят это потом, дома. Сейчас нужно ловить момент и, возможно, снимки подтвердят их подозрения.
– Вы знаете, Света, на сегодня, наверное, хватит.
Петр Иванович поднялся.
– Я очень устал… Мне пора.
Света опустила камеру.
– Вы ее любите, – негромко сказала она.
Серафимович грустно улыбнулся.
– Да, – просто сказал он. – Люблю. Что еще остается в моем возрасте, кроме как любить кого-то и оберегать его по мере сил?
– У вас всегда останется талант, – сказал незаметно подошедший Дрозд. – Я видел, как вы играли сегодня.
– А! Крошечная сценка, что вы могли увидеть…
– И все-таки я увидел.
Петр Иванович медленно провел ладонью по лицу сверху вниз, будто стирая грим.
– Благодарю, молодой человек… Благодарю.
Он одернул пиджак и поклонился – сначала Свете, затем Дрозду. У любого другого этот поклон выглядел бы шутовским – даже у блестящего Виктора Стрельникова. У несуразного Петра Ивановича с его плохо сидящим костюмом, с его немодными ботинками, с его смешной лысиной – у Петра Ивановича этот поклон был исполнен достоинства.
Как и он сам, когда уходил со сцены.
Воображение Светы сыграло с ней шутку – ей показалось, что за ним вот-вот помчится прыгучая, как мячик, маленькая белая собачка…
Но не было никакой собачки. Петр Иванович шел в полном одиночестве, провожаемый лишь их почтительным молчанием.
После его ухода Дрозд и Света еще некоторое время стояли, не говоря ни слова.
– Очень жаль, что свидетель опознал именно его, – вдруг негромко проговорил Дрозд. – Чертовски жаль.