Кованый сундук
Шрифт:
Иванов слегка поклонился, сохраняя строгое, чрезвычайно серьезное выражение лица, минутку помолчал, подумал о чем-то, а потом спросил деловито и требовательно, так, словно ехал в поезде и случайно задержался в пути:
— Когда будем на месте?
— Точно по расписанию, — с улыбкой ответил Ястребов, — хотя возможны и некоторые непредвиденные задержки…
Громов засмеялся, а Иванов вопросительно посмотрел на него, потом на Ястребова и слегка пожал плечами.
— Вот, всегда так с военными, — вздохнул он, садясь перед столиком, на котором
— Почему? — спросил Ястребов и, пододвинув Громову скамейку, сел напротив председателя горсовета, но тут же спохватился: — Раздевайтесь, товарищи!.. Ужинать хотите? Впрочем, я и спрашивать вас не буду!.. Сергушкин! Слетай к повару, передай, чтобы сюда принесли ужин, — приказал он своему ординарцу. — Побыстрее… на троих… нет, на четырех человек!.. И начальнику штаба…
Сергушкин побежал выполнять приказание. У дверей он посторонился и пропустил в блиндаж высокого командира. В белом овчинном полушубке, опоясанный широким ремнем с портупеей, с большим планшетом на боку, он казался огромным и занял собой всю ширину двери.
Должно быть, он хотел что-то сказать Ястребову, но, увидев посторонних гражданских людей, молча козырнул им, вопросительно поглядев на командира дивизии.
— А вот и наш начальник штаба. Подполковник Стремянной. Легок на помине! — сказал Ястребов. — Ну, теперь, Егор Иванович, уж нам с тобой надо держаться. Живой рукой надо брать город. Сам понимаешь: с нами идет партийное и советское руководство!..
— Ах, вот как! Ну, значит, надо постараться, — чуть усмехнувшись, сказал Стремянной.
Он сбросил свою курчавую белую ушанку, снял толстый полушубок и от этого сразу чуть ли не в двое уменьшился в объеме. Теперь стало видно, что это человек лет двадцати семи-восьми, очень худой, но, должно быть, сильный и выносливый. В поясе он был тонок, а в плечах широк. В каждом движении его чувствовалась какая-то особая уверенная четкость. «Наверное, он на лыжах хорош, — невольно думалось, глядя на него… — А, может, футболист Что-нибудь такое, во всяком случае…»
Бледное узкое лицо Стремянного трудно было даже представить себе раскрасневшимся от или мороза. Наверно, оно при всех обстоятельствах сохраняло этот ровный, белый.
У Стремянного были белокурые, пшеничные волосы. Такие же, с золотинкой, небольшие усы вились над углами рта.
Когда Стремянной вошел в блиндаж, Громов заметил, что командир дивизии и начальник штаба обменялись привычно-понимающим взглядом, и подумал, что им, должно быть, хорошо работается вместе.
И в самом деле, за те нелегкие месяцы, которые Ястребов и Стремянной провели в боях (Стремянного назначили начальником штаба дивизии всего за неделю до памятного
Каждый оценил в другом его способности, мужество, уменье в трудной обстановке находить верное решение.
Здороваясь с гостями, Стремянной несколько задержал руку председателя горсовета и сказал, лукаво прищуря один глаз:
— Вы, я вижу, товарищ Иванов, меня совсем не узнаете… А вот я вас сразу узнал.
— Да вы разве знакомы? — удивился Громов.
— Нет, — коротко ответил Иванов.
— Ну, это как сказать! — Стремянной засмеялся. — У вас, наверно, таких знакомых было много, а вот вы у нас один…
В глазах у Иванова появилось нечто похожее на беспокойство.
— Что-то не припомню… — сказал он. — Где же мы с вами встречались?
— Да нигде, кроме как у вас в приемной. Неужто совсем забыли? А ведь я там порядком пошумел.
— Зачем же было шуметь? — наставительно, с упреком в голосе сказал Иванов. — И без шума бы все сделалось.
— Ни с шумом, ни без шума не сделалось. — Стремянной вздохнул. — Ходил я к вам — ходил, просил — просил, ругался — ругался, а вы крышу в домике моих стариков так и не починили. Разве что теперь заявление примете? Севастьяновский переулок, два…
— Он ведь здешний уроженец, — указывая на Стремянного движением бровей, сказал Ястребов, обратившись к Громову. — Не куда-нибудь идет… Домой!
— Да, верно, домой, — повторил Стремянной, и лицо его как-то сразу помрачнело. — Тут я и родился, и школу окончил, и работать начал на электростанции. Монтером… А потом, после института, сюда же вернулся — сменным инженером. Да недолго проработал — около двух лет всего. Больше не дал немец.
— А в городе кто-нибудь из ваших остался? — осторожно спросил Громов.
Стремянной покачал головой:
— Город остался… Родных-то своих я, к счастью, вывез. Но ведь мне здесь каждый камень свой. Я уж не говорю про людей. Я всех знал, и меня все знали. — Он невесело усмехнулся. — Я же, ко всему прочему, — футболист. В городской сборной играл.
— Батюшки! — вдруг закричал Иванов и даже привстал с места. — Правый край! Ну, как же, как же!.. Можно сказать, краса и гордость всего города. Так какой, ты говоришь, адрес у тебя? Севастьяновский, два? Перекроем тебе крышу, обязательно перекроем! Дай только в город войти. А тогда, конечно, недосмотр был… Уж ты извини, брат, недосмотр.
Громов хлопнул себя по коленям ладонями:
— Ай да, Сергей Петрович! Сразу видать, болельщик. Как разошелся! Да ты бы сперва поглядел, цел ли дом-то. Может, и крышу ставить не на что…
Иванов поднял на него свои светлоголубые глаза.
— А ведь это верно, — сказал он задумчиво, — ну что ж, сперва посмотрим, стоит ли дом. Если цел, крышей его накроем.
Он достал из кармана маленькую записную книжечку и что-то написал в ней бисерно-мелким, но четким почерком. Громов заглянул ему через плечо и прочел вполголоса: