Коварная любовь Джабиры
Шрифт:
– Но если ты не хочешь бежать со мной, тогда помоги скрыться мне одной.
– А ты знаешь, что с нами будет, если мы вернемся в град Константина без тебя? – сурово спросила Раут.
Василике отрицательно покачала головой. Ей отчего-то казалось, что эта жестокая страна уже ничем не может ее удивить.
– Предводителя каравана убьют на месте, янычар подвергнут страшным пыткам, а потом умертвят. Их головы насадят на колья и выставят на городских стенах. Да и со мной, – сказала она, понизив голос до хриплого шепота, – со мной будет то же самое. А если поймают тебя– а тебя наверняка поймают, –
Василике провела ночь без сна. Она то плакала, то взывала к Богу, который оставил ее, но потом пришла к неизбежному выводу: нельзя становиться причиной страданий стольких людей, особенно невинных людей, таких, как Раут, на долю которой уже и так выпало много горя. Встречи с Мустафой не избежать, но, как только она окажется в его гареме, она найдет способ бежать, который не приведет к смерти невинных.
На следующее утро караван снова тронулся в путь, и Василике пришлось непрерывно сражаться с желтой пылью, которая поднималась из-под копыт верблюдов и облаком окружала путешественников. Она заметила, что с тех пор, как они немного углубились в пустыню, дни стали более жаркими, зато ночи становились более прохладными.
«На сотни лиг кругом лишь желтый песок и ветер… Между оазисами дни пути, и как найти их, знает лишь тот, кто прожил здесь всю жизнь…» Лицо Василике горело от вездесущей пыли. «Права Раут, тысячу раз права. Даже если мне удастся сбежать отсюда, сбежать, презрев их жизни, то куда я денусь? Где закончу свой путь?..»
До самого вечера, упавшего на путников подобно черному покрывалу, вокруг были лишь одни пески и ветер, мерное качание бассураба и ветер, обреченность и ветер…
Слуги споро поставили шатры, разожгли костер. Горячее питье чуть разогнало черные тучи на душе Василике. И только – впереди не было ничего. Лишь почетное рабство и вечная боль невозможности.
Девушка так глубоко ушла в свои мысли, что не заметила, как в шатре появилась Раут. Старуха выглядела печальной и виноватой.
– Ты сердишься на меня, госпожа? – робко заговорила она. – Прошу тебя, прости старуху, у которой уже не хватает храбрости…
– Ты ни в чем не виновата, – печально улыбнулась Василике. – И ты права – здесь некуда бежать и негде укрыться. Если бы даже нам чудом удалось убежать… Куда бы мы делись? Наверняка попали бы в лапы разбойников. Раут, пожалуйста, оставь меня. Мне надо побыть одной.
Раут поклонилась и молча покинула тесный шатер.
Василике собиралась ложиться спать, но мысль о том, что будет, когда караван доберется до Титтери, заставляла ее сердце тревожно сжиматься. Она механически переоделась в тонкий бледно-розовый халат, который надевала на ночь. Среди ее многочисленных сундуков и свертков, приданого принцессы, нашелся и небольшой резной комод, куда заботливые руки, быть может, самой госпожи Мамлакат сложили несколько красивых халатов, которые она так любила еще в те далекие дни, когда была всего лишь рабой в ода. Она потихоньку погружалась в короткое забытье, думая о Мирджафаре, вспоминая его слова о том, что они связаны судьбой.
– Ты ошибался, Мирджафар, – прошептала она сквозь слезы, – ты ошибался! Мудрость судьбы – самая обычная сказка, а твои обещания – жестокий обман. Если небесам было угодно соединить нас, то где ты? Где ты
Свиток девятнадцатый
Василике не знала, насколько далека еще цель ее странствия. О да, девушка честно признавалась себе, что не ведает, чего же хочет на самом деле – предстать перед своим женихом или бежать куда глаза глядят. Даже самой себе она боялась признаться, что хочет сей же час оказаться в объятиях Мирджафара как можно дальше от всего, что ее окружает. Остаться с ним вдвоем и забыть о судьбе, истории, предназначении… Обо всем…
Но жизнь брала свое, немилосердно возвращая девушку из сладостных грез. Пески и ночная прохлада безжалостно напоминали о том, где она и кто она. Слишком многое запрещало ей оставить караван в любой миг. И слова Раут о печальной участи, которая ждет каждого из тех, кто не уберег драгоценную путешественницу. И мысль о том, что из бесконечных песков вряд ли так легко будет выбраться, а потом еще и найти порт, в котором найти корабль, который согласится взять на борт беглянку, которая… Одним словом, то была прямая дорога на невольничий рынок. Вернее, возврат к унизительному положению рабы. Василике чувствовала, что воспитание, данное при дворе базилевса, пустило корни – она была, пусть самую малость, но все же наследницей императорского рода, хранительницей его чести и имени. Она была дочерью базилевса. А дочери базилевса негоже, словно последней дурочке, ставить свою судьбу выше судьбы страны… И марать честь страны неумными, недостойными деяниями.
В темноте ночи девушка менее всего думала о том, что услышала на привале. Хотя следовало бы больше внимания уделить предводителю каравана и недоумению на его лице.
– Отчего, скажи мне, почтенная Раут, жених не встречает караван невесты? Отчего вот уже который день мы идем так, будто прячемся от всего мира?
Раут лишь пожала тогда плечами.
– Увы, уважаемый, я не знаю ответов на эти вопросы. Могу лишь сказать, что старшина нашей стражи ждал жениха еще третьего дня. Однако, как видишь…
Недоумение предводителя каравана было бы еще более велико, если бы он знал, что всего в полулиге за свадебным поездом следует посланник жениха, тот самый, кого именно третьего дня и ждал старшина караванной стражи.
Этим посланником был принц Мирджафар, младший сын бея Титтери. Тот самый, кто украл покой и сердце Василике.
О, у Мирджафара хватило гордости, чтобы не подать виду, узнав, кто будет невестой брата. Более того, он сам вызвался сопровождать свадебный поезд – ибо мысль о том, что бездушный наемник будет охранять ту, что дороже ему всего на свете, была для него невыносима.
«Ну что ж, прекраснейшая, судьба вновь соединила нас. Чтобы разъединить… Однако не будем жаловаться – провидение может исправить то, что натворило, так же легко, как и пустить все на самотек. Сейчас мне достаточно того, что я стану твоим стражем… А что будет дальше, ведомо одному лишь Аллаху всесильному!»
Пусть это было слабым утешением, но все же утешением…
Однако, приняв на себя столь весомые обязательства, следовало их выполнить наилучшим образом. И тогда в голове Мирджафара созрел необычный план.