Коварство и честь
Шрифт:
— Вы думаете, что сможете убедить Регину, месье Монкриф?
— Совершенно уверен, — кивнул тот. — А вы, миледи? Регина так почитает вас!
— Но что делать с мальчиком… Жаком?
— Он всего лишь ребенок и поддался порыву. Я всегда имел над ним огромную власть. Жак не подумал о матери, но если бы подумал…
Маргарита поспешно поднялась.
— Хорошо. Мы едем вместе и посмотрим, что можно будет сделать с этими упрямцами.
Бертран ахнул от удивления. Лицо озарилось надеждой. Он смотрел на прекрасную женщину, как молящийся на божество.
— Вы, миледи? — пробормотал он. — Вы… действительно… хотите мне помочь?
Маргарита улыбнулась:
— Разумеется. Я прикажу подать экипаж. Мы поедем немедленно. Сменим лошадей в Мейдстоне и легко доберемся до Дувра к вечеру, до прибытия дилижанса. В любом случае я знаю в Дувре всех влиятельных лиц. Мы легко найдем беглецов.
— Вы ангел, миледи, — пробормотал Бертран, не знающий, как еще выразить свою благодарность.
— Вы готовы ехать? — осведомилась Маргарита, мягко прерывая поток восхвалений.
Он, конечно, был без шляпы, и одежда в беспорядке, но подобные пустяки в этот момент ничего не значили. Слуги Маргариты привыкли к внезапным приездам и отъездам своей госпожи в Дувр, Бат и неизвестно куда; часто решения принимались в последнюю минуту.
Вскоре экипаж уже стоял у ворот. Горничные упаковали немногочисленные вещи, Маргарита сменила модное платье на дорожный костюм, и менее чем через полчаса после появления Бертрана Монкрифа в доме они уже сидели в экипаже. Кучер щелкнул кнутом, форейтор прыгнул в седло, слуги выстроились на крыльце, провожая взглядами карету, которая вскоре исчезла за поворотом в облаке пыли.
Бертран Монкриф, расстроенный, погруженный в собственные мысли, почти все время молчал. Маргарита, которой всегда было о чем подумать, тоже не слишком стремилась завести разговор. Ей было очень жаль молодого человека, который, по-видимому, терзался раскаянием. Его отношение к невесте и членам ее семьи, должно быть, до некоторой степени стало причиной случившегося. Холодность и отчуждение с его стороны дали толчок желанию Регины излить на кого-то любовь и жажду самопожертвования. Видимо, именно поэтому она решила помочь младшему брату. Маргарита жалела молодого глупца с экзальтированным темпераментом, горевшего жаждой саморазрушения, бесплодной и бессмысленной. Но благородная душа Маргариты терзалась жалостью к Регине де Серваль, девушке, которой, казалось, самой судьбой были предназначены печаль и разочарования, хотя природа и одарила ее чрезвычайно добрым сердцем, правда при этом лишив способности привлекать к себе внимание и любовь. Она боготворила Бертрана Монкрифа, преклонялась перед матерью, братом, сестрой. Каждый из них полагался на нее, нес к ней беды и трудности, но им никогда не приходило в голову ответить ей тем же, дать что-то взамен — любовь, заботу, нежность…
Маргарита размышляла о людях, для которых ее муж сделал так много. Она любила их, как многих других, ведь мужу пришлось ради спасенных им людей преодолевать множество опасностей. Их жизни были дороги ей, потому что ради них он рисковал своей… бесценной. Кроме того, у нее промелькнула мысль, что если два молодых глупца осуществят свой безумный замысел и сумеют вернуться в Париж, благородному Алому Первоцвету вновь придется рисковать жизнью, чтобы спасти их от последствий собственной глупости.
На ленч и короткий отдых они остановились в Фарнингеме и добрались до Мейдстона к трем пополудни. Здесь слуги леди Блейкни ее покинули, и далее им предстояло ехать на почтовых лошадях до Ашфорда, где они снова сменили лошадей. Теперь дилижанс был всего в девяти-десяти милях впереди их собственного, и можно было полностью надеяться, что они к ночи доберутся до Дувра и встретят дилижанс там.
Все улаживалось. После того как экипаж выехал из Ашфорда, Бертран, казалось, обрел утешение и мужество. И начал говорить долго и серьезно: о себе, своих планах и проектах, о любви к Регине, которую просто не умел выразить словами.
Его голос был монотонным и очень ровным, убаюкивая Маргариту. Стук колес, духота, покачивание экипажа навевали дремоту. Немного погодя Маргарита ощутила странный аромат, сладкий, пьянящий, от которого расслабилась еще больше. Голос Бертрана продолжал звучать словно издалека, как будто проникая через толстую пыльную вуаль. Маргарита закрыла глаза. Сладкий хмельной запах стал более отчетливым, более настойчивым и так и бил в ноздри. Она откинула голову на сиденье, уже не в силах разобрать слов. Теперь голос Монкрифа звучал жужжанием пчел…
И тут она внезапно очнулась, как раз вовремя, чтобы ощутить тяжесть железной руки, зажимавшей ей рот, и увидеть совсем близко бледное как смерть, искаженное не столько яростью, сколько страхом лицо Бертрана. У нее не хватило времени закричать. Ноги и руки налились свинцом, и сопротивляться не было сил. В следующий момент она поняла, что лицо ее быстро и туго обмотали шерстяным шарфом, едва позволявшим дышать, а руки и ноги связали веревками.
Это жестокое нападение было таким быстрым и неожиданным, что сначала показалось Маргарите сонным кошмаром. Она была в полусознании и почти удушена толстыми складками шарфа и назойливым приторным запахом, от которого клонило ко сну.
Однако способности соображать она не потеряла. Бертран Монкриф — гнусный предатель с черным сердцем, который осуществил этот подлый план, и Маргарита была слишком ошеломлена, чтобы предполагать, зачем и для какой цели. Она знала одно: он тут. Это он стягивал веревками ее запястья. Обматывал шарфом голову.
Немного погодя она почувствовала, как он перегнулся через нее и, открыв окно, крикнул кучеру:
— Ее милость лишилась чувств! Поезжайте скорее, пока не увидите белый дом справа от дороги, тот, что с зелеными ставнями и высоким тисом у ворот.
Она не услышала ни ответа кучера, ни треска кнута. Поняла только, что кони мчатся во весь опор, словно земля горит под копытами. Прошло несколько минут — целая вечность. Потом мерзкий приторный запах снова ударил в ноздри. Ужасающее головокружение овладело ею.
И больше она ничего не помнила…
Глава 21
Воспоминания
Когда Маргарита Блейкни пришла наконец в себя, солнце уже клонилось к закату. Она была в экипаже. Чужом экипаже. Одна. Рот заткнут, запястья и щиколотки связаны, так что она не могла ни двигаться, ни говорить. Беспомощное бревно, увозимое… куда? И кем?