Ковчег Спасения

Рейнольдс Аластер

— Капитан…

— Извини, Илиа, но я должен это сделать.

— Нет. Не должен. Ни этого, ни чего-то подобного.

— Ты не понимаешь. Я знаю, что хочешь понять, и даже думаешь, что понимаешь, но тебе никогда не узнать, каково это — жить вот так.

— Капитан… послушай меня. Мы можем все обсудить. Чем бы это ни было, вместе мы справимся.

Орудие замедлило вращение, его цветкообразное рыло почти развернулось в сторону затемненного корпуса.

— Слишком поздно обсуждать, Илиа.

— Мы что-нибудь придумаем, — сказала она в отчаянии,

не веря даже самой себе. — Найдем способ сделать тебя таким, каким ты был… человеком.

— Не глупи. Ты не в состоянии сделать меня не тем, во что я превратился.

— Тогда мы придумаем, как сделать это… терпимым… покончить с болью, неудобствами, которые ты испытываешь. Тебе станет намного лучше, чем сейчас. Мы можем это, Капитан. Нет ничего недостижимого, если хорошо подумать.

Орудие остановилось. Теперь оно указывало прямо на корпус корабля.

— Ты убил человека, — продолжала она. — Уничтожил личность и завладел его телом. Я знаю. Это было преступление, Капитан, ужасное преступление. Саждаки не заслуживал того, что ты с ним сделал. Но разве ты не видишь? Ты уже расплатился за преступление. Саждаки умер дважды: сначала в своем теле, потом в твоем. Это было наказанием, одному Богу известно за что. Нет больше нужды в дальнейшем искуплении вины, Капитан. Что сделано, то сделано. Ты достаточно натерпелся. То, что с тобой случилось, кто угодно сочтет достаточным наказанием. Ты заплатил за свой поступок тысячу раз.

— Я все еще помню, что сделал с ним.

— Конечно. Но это не значит, что ты должен прямо сейчас налагать на себя наказание.

Она мельком покосилась на браслет.

И заметила, что орудие активировано. Через минуту его можно будет использовать.

— Должен, Илиа. Должен. Пойми, это не какая-либо прихоть. Я все запланировал намного раньше, чем ты можешь себе представить. Все время, пока мы разговаривали, я помнил о своей единственной цели — покончить с собой.

— Ты мог бы это сделать, пока я находилась внизу, на Ресургеме. Почему не сделал?

— Почему?

То, что она услышала, могло быть только смехом. Это был ужасный рыдающий смех приговоренного к смерти.

— Разве это не очевидно, Илиа? Чего хорошего в акте правосудия, если он осуществляется без свидетелей?

Браслет сообщал, что орудие готово к атаке.

— Ты хотел, чтобы я увидела, как это произойдет?

— Конечно. Ты всегда была не такой, как все, Илиа. Моим лучшим другом. Единственной, кто говорил со мной, когда я болел. Единственной, кто понимал.

— А еще именно я сделала тебя таким.

— Это была необходимая мера. Я не виню тебя, действительно не виню.

— Пожалуйста, не надо. Ты причинишь боль не только себе…

Сейчас надо сделать все возможное и невозможное. Любое слово может оказаться решающим.

— Ты нам нужен, Капитан. Нам нужны орудия, содержащиеся в тебе, и ты сам, чтобы помочь эвакуировать людей из Ресургема. Ты убиваешь не только себя. Ты обрекаешь на гибель двести тысяч человек. Это будет куда более страшное преступление, чем

то, в котором себя обвиняешь.

— Грех по оплошности.

— Капитан, умоляю тебя… не делай этого.

— Илиа, пожалуйста, отведи шаттл. Не хочу, чтобы тебя зацепило каким-нибудь обломком. У меня никогда не было намерения тебя погубить. Я просто хотел, чтобы ты стала свидетелем. Кем-то, кто бы понял.

— Я уже поняла! Этого недостаточно?

— Нет.

Орудие проснулось. Поток излучения, который вырвался из его рыла, оставался невидимым, пока не коснулся обшивки корабля. И здесь, на один ослепительный миг, проявил себя — ураганом высвобожденного воздуха и ионизированной брони. Копье метровой толщины пробило корпус насквозь. «Тридцать первый» был не самым мощным инструментом в арсенале Вольевой, но обладал почти неограниченной дальнобойностью. Именно по этой причине Илиа отобрала его для акции против Подавляющих. Прорезав корпус, луч вышел с другой стороны с такой же вспышкой. Потом орудие снова принялось за работу, прогрызая корпус по длине.

— Капитан…

Его голос вернулся.

— Извини, Илиа… Сейчас я уже не могу остановиться.

Он стонал от боли. Пожалуй, это было даже не удивительно. Его нервные окончания проросли в каждую часть «Ностальгии по Бесконечности». Раскаленное лезвие, вскрывающее корпус, должно вызывать запредельную боль — это все равно, что резать собственное тело. Ее снова осенила догадка. Это должно быть нечто большее, чем просто самоубийство — быстрое и аккуратное. Но для расплаты за содеянное этого недостаточно. Собственная казнь должна проходить медленно, тянуться долго. Тщательно, с изобретательностью продуманное наказание — и прилежный свидетель, который оценит и запомнит, как Джон Армстронг Бренниген покарал себя.

Луч уже прорезал борозду длиной в сто метров. Из нее вырывался воздух и жидкость, словно из раны хлестала кровь.

— Остановись, — пробормотала Илиа с безнадежной отрешенностью. — Пожалуйста. Ради всего святого, остановись.

— Дай мне закончить это, Илиа. Пожалуйста. Прости меня.

— Нет. Я не позволю вот так…

Она не рассуждала и не взвешивала. Секунда размышлений — и она вряд ли нашла бы смелость действовать. Она никогда не считала себя храброй, и тем более способной на самопожертвование.

Илиа повела шаттл по направлению к лучу, чтобы оказаться между дулом орудия и смертоносной сквозной раной в корпусе «Ностальгии по Бесконечности».

— Нет! — послышался голос Капитана.

Но было уже слишком поздно. Он не смог бы отключить орудие меньше чем за секунду или развернуть его прежде, чем луч зацепит суденышко. Шаттл пересек траекторию луча по касательной — Вольева не планировала сводить счеты с жизнью — и мощный поток излучения срезал его правый борт. Броня, изоляция, внутренние конструкции, герметичные мембраны — все это исчезло в течение доли секунды. В следующую секунду Илиа осознала, что смогла увернуться от сердцевины луча, а еще через секунду — что это ничего не меняет.