Ковчег
Шрифт:
Еще при жизни он стал знаменит, но мало кто догадывался, как снисходительно относился ученый к своим ранним, пусть и громким, открытиям. Неуклонная вера в простоту и понятность мироздания не позволяла останавливаться, ни на минуту глушить механизм мозга и отступать перед объектом своего главного поиска, суть которого он так никогда обнародовать и не решился.
Слава. Слава того редкого порядка, когда в погоне за ней ты чаще играешь роль дичи, нежели охотника. Путешествия. Яркие, длительные, многократные. Однако ни на секунду, колеся по миру, не прерывал он своей напряженной интеллектуальной деятельности. Все как прежде. Научные проблемы, требующие решения — которые на всю последующую жизнь стали для него источником надежд и разочарований, подчас трагических, — не ускользали от пристального внимания и размышлений. Затем были гонения, война, эмиграция. Покой мог только сниться. Молодость безвозвратно уходила, сил для работы оставалось все меньше и меньше.
Вторая половина жизни — период бесплодных математических мучений, погруженности в себя, одиночества. «Старый глупец, умалишенный», — говорили коллеги-физики, не способные проникнуть в глубины его научных изысканий. Но изоляция, в тисках которой он оказался, явилась воистину благословенной. В конце уединенного пути обязан был забрезжить свет.
«Мог ли Бог сотворить Мир таким, как подсказывает мне моя интуиция?» — задавался он вопросом (больше похожим на вызов — не правда ли?) и вновь погружался в мистику чисел. Он искал картину беспрецедентных Уравнений. Смысл их применения состоял в том, что в произвольно выбранной пространственной области и в произвольно выбранное время эфир готов поддаться такому высококонцентрированному сгущению, что любые мысли и образы, рожденные тут же, спонтанно или трафаретно, способны уплотниться до состояния земной материи, обрести объективную форму. Другими словами, в конкретно выбранной области механизм мироздания включается в работу с запредельной скоростью и строит буквально из всего, что попадается под руку. Еще в архаичной науке пространство рассматривалось как «наемная квартира» — оно не зависело от того, что в нем происходит. Природа не терпит пустоты, и любое духовное проявление стремится к своей материализации. Нужен лишь толчок! Волевой импульс! Наш ученый, конечно же, предвидел, что рано или поздно установит контролируемую связь с «новыми съемщиками», но, к сожалению, он сам не был морально готов к грядущему открытию. Да что там говорить - все ученые таковы. Они как дети. Сначала ночи не спят, создают бомбу, способную расколоть Мир на миллиард кусочков — а потом очертя голову бросаются ратовать за мир, разоружение, права человека! Глупо, непоследовательно. Но это уже отступление…
Весной 1955-го года, в Принстоне, маленьком университетском городке, на финишной прямой его жизни, происходит то, что должно было произойти. Череда немыслимых по своей оригинальности математических построений, жестокий теоретический эксперимент — и Уравнения найдены! «Старый глупец» добился-таки своего. Однако теперь гениальный теоретик чудовищным образом напуган. Оказалось, формулам не требовалась опытная проверка — «Опыт» вступал в силу с момента написания Уравнений на бумаге. В рабочем кабинете творца начали происходить более чем странные вещи. Рассудок его, и в самом деле, оказался неподготовленным. ПРОСТРАНСТВО ДАЛО ТРЕЩИНУ… Человеческое «я» ученого спасовало.
Он сжег Уравнения в огне. Уравнения, которые искал всю свою жизнь… А спустя несколько недель умер, отказавшись от операции.
Человека этого звали Альбард Эйнштульн.
* * *
Воцарилась гнетущая тишина. Дядюшка Ной испытующе сверлил Занудина взглядом.
— Имя, которое я произнес — оно знакомо тебе?
— Разумеется, — ответил Занудин. — Оно известно каждому школьнику.
— Превосходно… Эйнштульн, так спорно распорядившийся плодами своего открытия — иными словами, унеся рецепт открытия с собой в могилу, — не смог предусмотреть лишь одного: ТРЕЩИНА в пространстве не закрылась, нет, она сакрализовала пространство вокруг себя и «пошла» блуждать по миру. Блуждала долго - и в один прекрасный день остановилась здесь, в «Ковчеге». И вся эта «чертовщина», как ты обычно выражаешься, помогает нам черпать бесценные знания, иметь связь с интереснейшими интеллектами, к сожалению, мало успевшими сделать в отведенный им когда-то срок. Переосмысливая и синтезируя полученные знания и воплощая их в жизнь, мы можем оказаться на пороге создания Нового Мира. Альтернативного Мира… Где разрушительная тяга к потрясениям уступит место выверенному течению событий — как для отдельно взятой личности, так и в масштабе человечества в целом. Не нынешнего человечества, а того, которое мы сами выберем достойным своего творения. Эмбрион новой зарождающейся цивилизации находится здесь! Понимаешь теперь?!
— Понимаю, но не до конца. Я-то тут при чем? — ответил Занудин.
— Глупец!! При том, что ты и есть Альбард Эйнштульн…
— Я?.. — Занудину казалось, он слышит учащенный стук собственного сердца.
— Да, ты. Что, не веришь в переселение душ, сынок? — сощуренные глаза Ноя издевательски посмеивались. — Не отвечай, брось. Твой язык и рассудок сейчас вряд ли между собой поладят. Хотя ведь ты о многом догадывался…
— И… как… что теперь? — убийственная беспомощность обрушилась на Занудина и давила, давила, как суровый ноготь нерасторопную вошь.
— Ты нам нужен, — гипнотизируя Занудина взглядом, бесстрастно продолжал старик. — Ты жил здесь, чтобы влиться в нашу семью, научиться доверять нам и стать нашим соратником. Сейчас ты никто, проходное воплощение, скучный, никчемный тип, только не обижайся. Сам не знающий, чего хочешь, к чему тянется твоя душа. Можно сказать - тесто с ногами, пластилин! Стремление к выполнению надличностных задач, каких не ставило перед собой человечество — это ведь не про тебя, правда?.. Но когда ты покинешь этот мир, то снова вступишь в права обладания бесценными знаниями, которые приобрел в прошлой жизни — жизни Эйнштульна. А ведь труд, благодаря которому были приобретены те редкие знания, для чего-то же был проделан! Не так ли?! Эх-хе… Эго текущей жизни умрет, источится. Но выживут некоторые привязанности. Твой дух навряд ли захочет отождествлять себя с простоватым Занудой - он вновь будет считать себя гением Эйнштульном! Однако в нем останется и «крупица Зануды», отвечающая за преданность и служение «Ковчегу». И тогда-то уж твоя помощь нам, поверь, станет несоизмеримой ни с чьей-либо другой. Импульс, который ты способен будешь нам дать — колоссален!!
Занудина сковал шок.
— Вы просто используете меня, — тихо произнес он, уставившись в точку.
Именно сейчас ему почему-то вспомнились доведенные до отчаяния Айк, Сад Вашас, Фрудди Мурки и многие другие развоплощения, чьи не нашедшие покоя желания толкали их в коварно расставленные сети «ковчеговцев». «Ковчеговцы», или «черви», как называл их Айк, — что им действительно нужно? Сами себя помазали они на царство над живыми и мертвыми! Не потеха ли это, не угождение ли собственному честолюбию, принявшему настолько извращенную форму и прикрываемому лозунгами построения Нового Мира — лучшего, совершенного?.. Мира, к которому компиляторы, копни поглубже, имеют теперь довольно условное и даже оторванное отношение!
«Ковчег»… Когда-то он был обыкновенной гостиницей, где на день или два собралась горстка скромных постояльцев до прихода очередного маршрутного автобуса. Автобус увез бы их дальше. В одной охапке со всей их неудовлетворенностью, смутными чаяниями и дремлющими страстями, которые люди обычно запирают глубоко в себе, - напоказ, на всеобщее порицание, выставлять справедливо опасаясь. Просто инженер, учительница, таксист, парочка ветреных студентов, провинциальный актер, бухгалтер — словом, кто угодно, обычные земные люди без нимбов над головами. Откуда явилась им эта миссия? Не порочна ли она по своей сути, учитывая кандидатуры исполнителей, выбранные методом какого-то невообразимого «мистического тыка»?..
Почему «Ковчег» наводняли писаки и музициры, эротоманы и бунтари, политиканы и разбойники, паяцы всех мастей? Почему в стенах придорожного заведения Занудин никогда не сталкивался с учеными, пророками и истинными цивилизаторами человечества? Не потому ли, что приближенные к тайнам бытия не желают открывать эти самые тайны паразитам? Вот, быть может, где кроется ответ?.. И впервые в своей жизни Занудину нужно принять решение самому… На чьей стороне ОН?!
— Эх, Зануда, Зануда, — тяжело вздохнул старик. — Погляди вокруг. Разве ты не видишь, как бурлит мир? В какой беспорядок пришла человеческая культура? Сколько скопилось знаний, при малейшей их компиляции подрывающих устои всего материально-духовного построения, водруженного за историю существования человечества? Любой человек, вновь «откомандированный» для земного существования, уже не справляется с разрушительной мощью тех противоречий, что вдруг выявились из хаоса бессистемно накопленных знаний. Человек выглядит беспомощным, надломленным, апатичным, жалким. Он не понимает, чего ему желать и к чему стремиться. Он ищет убежища в фантазиях прошлого и будущего, - но боится настоящего, в котором ему нужно оправдывать свое предназначение. Он потерян, слаб и заслуживает презрения. Разве ничто не предвещало появления таких, как мы? Разве ничто не предвещало того, что час великой трансформации близок? Миры погибают, побежденные новыми. Так было всегда. Почему именно мы? И почему теперь? Просто до нас ни в чьих руках не находился инструмент, пригодный для такой работы, как создание Нового Мира! Но вот он обнаружился — и решение рождает само себя. Кто успел, тот и сел, как говорится. Разве не ждет все необратимое своего дерзкого исполнителя? Если существует механизм и существует возможность его запуска - то всегда найдется рука, которая потянет рычаг. Так уж все устроено, что миллиарды жизней творят и совершенствуются лишь для того, чтобы горстка индивидуумов-революционеров простейшей манипуляцией длани стерла их в назначенный час в ничто! А масштаб драмы только подчеркивает величие исполнителей…
— Вы чокнутые… — прошептал Занудин.
— Думай как хочешь. Но только учти. Здесь ты нужен. Здесь таится корень твоей будущей великой жизни! А там, среди людей… — старик презрительно поморщился. — Ждут ли тебя, помнят, оценят твое благородство? Считаешь, примут с распростертыми объятиями, руки и ноги тебе облобызают, радуясь твоему возвращению?! Очень сомневаюсь на сей счет…
Дядюшка Ной продолжал наносить удар за ударом — и все ниже пояса… Старик запугивал, что никому Занудин в этой жизни не нужен, что за язык (если вздумает болтать о «Ковчеге») его непременно запрут в психиатрическую лечебницу, а дом, в котором жил, пустят с молотка - если уже сейчас какие-нибудь лихоимцы и нувориши не успели прибрать его к рукам. Улица или психушка — вот все, что его ждет. Но дело, мол, не в этом, а в том, что Занудин и сам обязан себе признаться - он ненавидит мир, в котором ему выпало родиться, и никогда не будет в нем счастлив. Слушая старика, Занудин не смел вставить слова. Он был растерян, подавлен, распят, но в глубине души знал одно: то, чего от него хотят в «Ковчеге» — неправильно. Поддаться — значит согласиться на ужасное предательство… Да, он привык чувствовать себя отвергнутым… Он никогда не завоюет понимания и не обретет покоя… Он будет страдать, как страдал всегда… Что правда, то правда - он так и не полюбил мир, в котором родился и вырос. Но ведь… в чем тут дело, в чем соль… он не любил его как-то совершенно невинно и инфантильно, по-мальчишески, без подоплек того мистического ранга, что так настойчиво стали внушаться ему здесь, в «Ковчеге» — не любил просто потому, что не нашел в нем себя, не сумел быть счастливым. НО МОГ БЫ, если бы вовремя сбросил с глаз шоры и посмотрел вокруг чистым, незамутненным взглядом!.. Зачем мстить миру за свою трусость, за личное поражение? Сколько в мире других людей, которые счастливы!! Хотел бы он изменить этот Мир?.. Сейчас Занудин впервые был уверен, что НЕТ. «Я не тесто с ногами, не пластилин, — мысленно обратился Занудин к компиляторам, стискивая зубы. — И если от меня зависит хоть что-то, хоть самая малость…»