Козел и бумажная капуста
Шрифт:
Я пожала плечами. Ничего особенно интересного в письме не было сказано. Какая-то спасительница... наверное, родственница или подруга Скавронских, которой давно уже нет в живых. Как она теперь-то может кому-нибудь помочь?
Вывел меня из задумчивости пристальный, внимательный взгляд Вадима.
— Ну и? — проговорил он, убедившись, что я снова вернулась в реальный мир.
— Что — «ну и»? — переспросила я.
— Что это за письмо? Расскажи мне все!
Я уже открыла рот и набрала полную грудь воздуха, но в это время машины перед нами тронулись, и вокруг раздались остервенелые автомобильные сигналы: нервные водители, нарушая правила, надеялись вырваться из пробки.
— Это серьезный разговор, — пробормотала я, — его нельзя заводить будучи за рулем. Может быть... может быть, поедем куда-нибудь пообедаем? Тебе больше не нужно на работу?
— С тобой я скоро вообще работу брошу, — пробормотал Вадим, но я не обиделась, я поняла, что ворчит он для порядка.
В сумрачном полуподвальном помещении кафе было пусто. Мы устроились в уголке и сделали заказ. Вадим налил воды в высокие бокалы и выжидающе уставился мне в глаза.
— Может быть, ты мне скажешь наконец, почему я должен тащить из тебя информацию клещами? — процедил он.
— А может быть, ты скажешь мне наконец, зачем ты со мной возишься? — вырвалось у меня совершенно непроизвольно.
И тут меня понесло:
— Тебе все время некогда, я мешаю тебе отдыхать, ты из-за меня не можешь уделять должного внимания своей работе, страдают больные...
— Ну, больные, положим, не страдают, — усмехнулся он, — от них я время не отнимаю.
— А, значит, ты тратишь на меня свое личное время? Весьма польщена, но зачем тебе это нужно?
Тут я заметила, что он смущен и смотрит на меня растерянно.
— Я еще не решил, — неуверенно пробормотал он, — я еще не готов объяснить.
Господи, что тут такого сложного, что нужно как-то особо объяснять? Я терялась в догадках, но, однако, в данный момент надо было думать о другом.
Я рассказала ему про письмо — все, что знала. Как я нашла его в мусорной корзине.
— Ты умница, что догадалась поискать там, — неожиданно похвалил Вадим, и похвала эта была мне приятна.
— Что за человек эта Елена Вячеславовна? — спросила я Вадима, только чтобы он не заметил моего очевидного смущения. — Она действительно очень больна?
— Да, — он кивнул, помрачнев, и взгляд его затуманился, углубляясь в воспоминания, — она лежала в моем отделении года три назад. Мы провели тогда клиническое обследование, и я рекомендовал операцию, но она отказалась — на платную денег нет, а на бесплатную очередь на сто лет вперед уже расписана. И я ничем в этой ситуации помочь не в состоянии. Подлечил ее немножко — уколы, капельницы... все-таки немного получше. Женщина она работящая, все тянет на себе, но много ли может учительница?
— Слушай, а я сразу поняла, что она учительница! — оживилась я. — Какой-то у них у всех вид такой...
— Какой? — заинтересовался Вадим.
— Ну, благонравный, что ли. Эта, Елена Вячеславовна, небось русский и литературу преподает?
— Кажется, — неуверенно сказал Вадим, — я не помню, но скорее всего ты права. В общем, работает она в школе на две ставки, при ее-то сердце это совершенно недопустимо!
— А муж что, — вспомнила я потертого скандального типа, — должен же он хоть что-то в дом приносить!
— Муж как раз и есть главная ее проблема, — вздохнул Вадим, — причем, заметь, она никогда на него не жаловалась — знаешь, есть такие женщины, все у них плохо, вечно они ноют, вечно жалуются. Так вот Елена Вячеславовна совсем не из таких, но от того, что она рассказывала, у меня просто волосы вставали дыбом!
— Может, он пьет? — с сомнением спросила я — хотя видно было, что муж Елены Вячеславовны не пил.
— Да нет, — Вадим грустно улыбнулся, — в том-то и дело, что он не пьет, не курит, не гуляет, — придраться совершенно не к чему, но — форменный козел!
— Не ожидала от тебя таких выражений, — усмехнулась я.
— Это не ругательство, а точная формулировка. Он действительно самый настоящий козел. Взрослый мужчина, уже немолодой, отец двоих детей, казалось бы, пора поумнеть, а он ведет себя, как обидчивый ребенок. Приходит вечером домой и заявляет: «Я написал заявление!» Жена хватается за сердце: «Как — опять?» А для нее такие стрессы чрезвычайно опасны, но этот козел о жене не думает, он думает только о собственной персоне. Он начинает объяснять: «Меня на работе совершенно не ценят, мне поручают мелкие, второстепенные вопросы, я вынужден заискивать перед пожарным инспектором, от которого, видите ли, многое зависит. Конечно, я высказал этому идиоту пожарному все, что я о нем думаю, а шеф, мерзавец, на меня накричал. Он должен понимать, что я специалист с огромным опытом, что сам он, шеф, мне в подметки не годится и должен прислушиваться к моему мнению и ценить такого специалиста...»
Жена держится за сердце и думает, на какие деньги она купит зимнюю обувь для детей и как ей теперь придется извиняться перед матерью своего ученика-двоечника, которая пристроила мужа в очень хорошую фирму. Елена Вячеславовна занималась с этим двоечником вечерами, подтянула его и решилась поговорить с его матерью, женой владельца строительной фирмы. Женщина пошла ей навстречу и в благодарность за четверки своего малолетнего оболтуса пристроила взрослого оболтуса на хорошее место, а этот козел, видите ли, недоволен тем, как к нему относятся! И она снова ищет для него работу, а семья перебивается на нищенскую учительскую зарплату...
— Тяжелый случай, — согласилась я.
— И ведь сам он и пальцем не шевельнет, чтобы куда-то устроиться — он, видите ли, считает, что за специалистами его уровня фирмы должны бегать и уговаривать: ах, придите к нам, пожалуйста, мы без вас не можем жить! А он чтобы только выбирал — пойти ли на тысячу долларов в месяц или на полторы...
— Ты как-то уж больно взволнованно об этом говоришь, — сказала я с подозрением. — Почему это так тебя волнует?
Действительно, почему его так волнует чужой муж? И эта Елена Вячеславовна — самая заурядная замотанная работой тетка. Никаких особенных качеств я в ней не заметила. Ну, тянет на себе семейный воз, так не вытянула же! Все равно нищенствуют. И почему Вадим принимает в ней такое участие? Ведь больных-то через его руки ой как много прошло, и что же, всех помнить?
— Да на самом деле возмутительно, — Вадим придвинул к себе тарелку, которую поставила перед ним официантка, и начал есть, кажется, совершенно не замечая, что, — понимаешь, сама она никогда на него не жаловалась, эта тягостная картина сложилась из каких-то деталей, из обмолвок, из разговоров... и потом, когда ее выписывали, этот козел пришел ее встречать и прямо в больнице снова огорошил: «Я, — говорит, — написал заявление».
Жена опять хватается за сердце.
Я уже сам на него прикрикнул: «Вы думаете, что говорите? Ваша жена только-только выкарабкалась, у нее больное сердце, ее ни в коем случае нельзя волновать!»