Козел отпущения
Шрифт:
Чтобы придать моему доказательству как можно большую силу, я снова обращаюсь к Марку, так как из четырех евангелистов он самый большой любитель чудес, отводит им больше всех места и излагает их в манере, максимально противоречащей современной чувствительности. Из всех чудесных исцелений Марка самое зрелищное, наверно, — это эпизод с гадаринскими бесами. Этот текст достаточно длинный и насыщенный, чтобы предоставить комментатору возможности, которых ему не дают более краткие рассказы.
Мой выбор должны бы одобрить мои самые строгие критики. Гадара — один из тех текстов, которые в наши дни уже не цитируют без того чтобы назвать «диким», «примитивным», «отсталым», «суеверным» и всеми прочими эпитетами, которые позитивисты прилагали к религии как таковой независимо от ее происхождения, но которые сегодня мы применяем исключительно к христианству, поскольку для нехристианских религий мы их считаем слишком обидными.
Я строю мой анализ вокруг текста Марка, но буду обращаться к Луке и Матфею, когда их версии будут предлагать интересные варианты.
Переправившись через море Галилейское, Иисус выходит на восточный берег, на языческой территории, в местности называемой Десятиградие:
И пришли на другой берег моря, в страну Гадаринскую. И когда вышел Он из лодки, тотчас встретил Его вышедший из гробов человек, одержимый нечистым духом, он имел жилище в гробах, и никто не мог его связать даже цепями, потому что многократно был он скован оковами и цепями, но разрывал цепи и разбивал оковы, и никто не в силах был укротить его; всегда, ночью и днем, в горах и гробах, кричал он и бился о камни; увидев же Иисуса издалека, прибежал и поклонился Ему, и, вскричав громким голосом, сказал: что Тебе до меня, Иисус, Сын Бога Всевышнего? заклинаю Тебя Богом, не мучь меня! Ибо Иисус сказал ему: выйди, дух нечистый, из сего человека. И спросил его: как тебе имя? И он сказал в ответ: легион имя мне, потому что нас много. И много просили Его, чтобы не высылал их вон из страны той. Паслось же там при горе большое стадо свиней. И просили Его все бесы, говоря: пошли нас в свиней, чтобы нам войти в них. Иисус тотчас позволил им. И нечистые духи, выйдя, вошли в свиней; и устремилось стадо с крутизны в море, а их было около двух тысяч; и потонули в море. Пасущие же свиней побежали и рассказали в городе и в деревнях. И жители вышли посмотреть, что случилось. Приходят к Иисусу и видят, что бесновавшийся, в котором был легион, сидит и одет, и в здравом уме; и устрашились. Видевшие рассказали им о том, как это произошло с бесноватым, и о свиньях. И начали просить Его, чтобы отошел от пределов их (Мк 5,1-17).
Одержимый имеет жилище в гробах. Этот факт произвел сильное впечатление на евангелиста, так как он упоминает его трижды. Всегда, ночью и днем, несчастный был в гробах. Он выходит к Иисусу, выйдя из гробов. Он человек самый что ни на есть свободный, поскольку разрывает любые цепи, поскольку презирает любые правила, поскольку отказался даже от одежды (как нам сообщает Лука), но он пленник своей одержимости, узник собственного безумия.
Этот человек — живой мертвец. Его состояние — кризисный феномен, в смысле миметической и гонительской обезразличенности: между жизнью и смертью, свободой и пленом уже нет различия. Однако существование в гробах, вдали от обитаемых мест, — это не постоянный феномен, не результат единственного и окончательного разрыва между одержимым и общиной. Текст Марка наводит на мысль, что гадаринцы и их бесноватый уже давно свыклись с патологией циклического типа. Лука еще сильнее подчеркивает это обстоятельство, представляя одержимого как «человека из города» и сообщая, что бес «гнал его в пустыни» только во время припадков (Лк 8,27,29). Одержимость уничтожает различие между городским и внегородским существованием — различие, не лишенное важности, так как далее наш текст его упоминает во второй раз.
Описание у Луки предполагает перемежающийся недуг, с периодами ремиссии, во время которых больной возвращается в город: нечистый дух «долгое время мучил его, так что его связывали цепями и узами, сберегая его; но он разрывал узы и был гоним бесом в пустыни» (Лк 8, 29).
Гадаринцы и их бесноватый периодически возобновляют все тот же кризис, всякий раз почти тем же образом. Когда горожане начинают подозревать, что готовится новое бегство, они пытаются ему помешать, связывая своего земляка цепями и оковами. Они делали это «сберегая его», говорит нам текст. Почему они хотят «его сберечь»? Вроде бы это ясно: вылечить больного — значит удалить симптомы его болезни; здесь же главным симптомом является блуждание по горам и гробам; поэтому именно эти скитания гадаринцы и хотели предотвратить своими цепями; недуг очень жесток, так что они не колеблясь прибегают к насилию. Но их метод, судя по всему, не очень удачен: всякий раз бесноватый пересиливает все, что делается ради его удержания. Насилие лишь увеличивает его стремление в пустыню и силу этого желания, так что несчастный становится буквально неукротимым. «Никто, — говорит нам Марк, — не в силах был укротить его».
В повторяющемся характере этих феноменов есть что-то ритуальное. Все участники драмы точно знают, что произойдет в каждом эпизоде, и ведут себя именно так, как требуется для того, чтобы все действительно произошло так, как прежде. Трудно поверить, что гадаринцы не сумели найти цепи и оковы достаточно крепкие, чтобы обездвижить своего узника. Быть может, их немного мучает совесть за то, что они делают с земляком, и потому они не вкладывают в насилие столько энергии, сколько требуется, чтобы сделать его вполне эффективным. Как бы то ни было, они сами как будто ведут себя наподобие тех больных, которые своими маневрами продлевают ту самую патологию, которую якобы хотят прервать. Все ритуалы обычно превращаются в своего рода театр, и актеры играют свои роли тем увлеченнее, что они их уже «многократно» играли. Это не означает, что спектакль не сопровождается реальными страданиями участников. Страдания с обеих сторон нужны реальные, чтобы придать этой драме действенность, которой она судя по всему обладает для всего города и его окрестностей, иначе говоря для всей общины. Гадаринцы явно удручены, когда их вдруг лишают этой драмы. Ясно, что в каком-то смысле они от этой драмы получали удовольствие и даже нуждались в ней, раз они просят Иисуса немедленно покинуть их страну и больше не вмешиваться в их дела. Эта просьба парадоксальна, поскольку Иисус только что мгновенно и без малейшего насилия достиг окончательного исцеления одержимого, то есть того самого результата, к которому они притворно стремились с помощью своих цепей и оков, но которого в реальности не желали.
Здесь, как и везде, присутствие Иисуса разоблачает правду о скрытых желаниях. Всякий раз подтверждается пророчество Симеона: «…лежит Сей [Младенец]… в предмет пререканий… да откроются помышления многих сердец» (Лк 2, 34–35).
Но что означает эта драма, как ее определить в символическом плане? Больной убегал в гробы и в горы, говорит нам Марк, кричал и «бился о камни». В замечательном комментарии к этому тексту Жан Старобинский дал превосходное определение этому странному поведению — это самопобиение камнями [57] . Но почему он хотел сам себя побить камнями? Почему он был одержим мыслью о побиении камнями? Одержимый, разрывая свои узы, чтобы удалиться от общины, видимо считает себя гонимым теми, кто пытается его сковать. Возможно, так оно и есть на самом деле. Он бежит от камней, которые преследующие могли бы в него кинуть. В несчастного Иова жители его деревни швыряли камнями. Ничего подобного не говорится в рассказе о Гадаре. Возможно, именно потому что бесноватый никогда не был объектом настоящего побиения камнями, он и бьется о камни. Он мифологическим способом воспроизводит ту опасность, которая ему (как он думает) угрожает.
57
См.: Jean Starobinski. «Le Demoniaque de Gerasa» II Analyse structurale et exegese biblique. Neufchatel, 1971. Pp. 63–94.
Бывал ли он объектом реальных угроз, уцелел ли он от неудавшегося побиения камнями, подобно женщине, обвиненной в прелюбоядеянии из Евангелия от Иоанна, или же в его случае речь идет о совершенно воображаемом страхе, о простом фантазме. Если спросить у наших современников, они вам категорично ответят, что это фантазм. Влиятельная школа — несомненно, затем, чтобы не видеть ни происходящих вокруг нас ужасных вещей, ни той защиты, которой — быть может, временно — мы имеем счастье пользоваться, — решила все объяснять фантазмом.
Ладно, согласимся на фантазм побиения камнями. Но тогда я задаю вопрос нашим выдающимся психоаналитикам: этот фантазм — один и тот же в обществах, которые практикуют побиение камнями, и тех, которые его не практикуют? Возможно, одержимый говорит своим землякам: «Смотрите-ка, вам незачем обращаться со мной так, как вы собираетесь, вам незачем побивать меня камнями; я сам исполню ваш приговор. Наказание, которое я на себя наложу, страшнее всего, что вы мечтаете со мной сделать».
Следует отметить миметический характер этого поведения. Одержимый, словно пытаясь избежать настоящего и окончательного изгнания и побиения камнями, сам себя изгоняет и побивает камнями; он наглядным образом подражает всем этапам казни, которой общества Ближнего Востока подвергали тех, кого считали окончательно оскверненными, неисправимо преступными. Сперва охота на человека, затем побиение камнями и в итоге — смерть; вот почему одержимый поселился в гробах.
Гадаринцы, видимо, понимают адресованный им упрек, потому что иначе они бы не вели себя так с тем, кто их упрекает. Их смягченное насилие — это неубедительное возражение: «Нет, — возражают они, — мы не хотим тебя побить камнями, поскольку мы хотим тебя сберечь у нас. Никакой остракизм тебе не грозит». К сожалению, подобно всем людям, которые считают себя обвиненными хотя и ложно, но правдоподобно, они настаивают на своей невиновности слишком сильно и лишь подтверждают страхи своего бесноватого. Доказательством того, что они отчасти сознают противоречивость своего поведения, служит то, что их цепи всегда не настолько крепки, чтобы убедить их жертву в искренности их добрых намерений.