Шрифт:
Заветная тропочка вот-вот должна показаться…
…Пик чувств остался позади, в прошлом, чьи летучие мгновения тщетно пытается удержать память, смазывая эмоциональную картинку до плоских слов. Но в груди еще колыхалось что-то летящее, что-то необъятное. Такое, как легкий ветерок, накрывающий своим невесомым, но ощутимым крылом всю деревню от края до края. А в голове продолжали покалывать сладостной болью связки иголочек. И каждое покалывание отдавалось отзвуком счастья, как отголоском горного эха в солнечный день.
Ей говорили подружки, что в первый раз все происходит скомкано, нелепо. Что будет больно и неудобно. Что настоящее
Казалось, сейчас за спиной развернутся крылья и Она взлетит. И в этом стремительном взлете обнимет весь мир. Прижмет к себе травы, как шелковистые волосы, прикоснется к хвое елок, и это касание отзовется в Ней такими же иголочками, как те, что так медленно угасают в душе. Иголочки, с которыми не хочется расставаться.
Ей хотелось немедленно наделать великое множество добрых дел, чтобы мир стал веселее и счастливее. Она желала откалывать от бесконечности своего счастья маленькие кусочки и дарить их всем и каждому. Она хотела, чтобы людям и зверям стало также хорошо, как и Ей, и чтобы все знали насколько Она счастлива. Невыносимо счастлива.
Зарубка, оставленная маленькой девочкой десять лет назад, перечеркнула прямую Ее пути.
Босые ножки привычно скользнули на лесную тропинку, отыскивая короткий путь. Крайний домишко хуторка начинался как раз за этой рощицей, в которой буйствовало неукротимое лето. Жаркое и влажное. Как Она сама. Только Ей было ведомо, куда ведет тропинка, незримая для постороннего глаза. Она чувствовала, как умный карий глаз всматривается сквозь листву, ожидая Ее появления. Всматривается просяще и покровительственно одновременно. Еще полторы минуты и пальчики Ее белых ручек утонут в наимягчайшей белоснежной гриве.
Кусты расступились, выпуская путницу на поляну. Он стоял, тихонько постукивая копытцем. Желто-серый рог отливал в лучах нисходящего солнца неразбавленным золотом. Морда, при невнимательном взгляде похожая на лошадиную, сейчас являла черты высшего существа. Бесконечно гордого. И бесконечно прекрасного. Она привычно раскрыла объятия и зажмурила глаза, ожидая дробного топотка шагов и касания шеи, укутанной тонкой шерсткой.
Ничего. Только странная тишина.
Глаза распахнулись так широко, словно хотели вобрать в себя мир целиком, не оставляя ни единого, даже самого крохотного кусочка. Ветерок подхватил прядь золотистых волос и тихонько начал ее раскачивать. Лес оказался на месте. Трава под ногами тоже. И солнце, и небо, и пушистые перинчатые облака никуда не исчезли. Все вокруг, такое привычное и родное, не провалилось в мрачные подземелья свергнутых богов.
Единорог стоял в отдалении. Он не двигался и даже
Она решительно шагнула вперед, приготовившись взбить гриву в порыве шутливой сердитости. Не признал что ли, болезный. Не чужая, чай. Почитай десяток лет минуло с тех пор как пересеклась Ее ягодная просека с его потаенной тропинкой.
Единорог взвился на дыбы, фыркнул и заржал гневно и оглушительно. Она даже отшатнулась в испуге. Передние копыта умного зверя стукнули по земле. Глаза косили настороженно и неузнаваемо.
Она цокнула языком, как цокала тысячу раз до этого дня. Но гордый конь, увенчанный золотым рогом лишь мотнул мордой, хотя должен был покорно склонить голову и ткнуться в Ее плечо. Она снова шагнула вперед. И единорог снова махнул головой, взъерошив гриву. Из пасти сорвалась нитка слюны и размазалась по зелени ближайшего куста. Случалось ли подобное раньше? И почему так противно смотреть в ту сторону, где с листа свисает и никак не может оборваться густая капля мутной жидкости. На второй шаг единорог отреагировал недовольным фырканьем. Теплое дыхание отдавало гнильем. Замечала ли Она раньше этот оттенок, когда воздух из раздвинутых ноздрей овевал Ее лицо и волосы? После третьего шага единорог попятился и отбежал к дальним зарослям. Он тревожно бил копытом, предупреждая, что Ей не следует к нему приближаться.
Но Она не сдавалась. Десять лет приучили Ее к тому, что он слушался приказов, понимал их без слов, по глазам, по жестам, по зовущему придыханию. Забыл он что ли? Или это не Ее единорог?
Да чей же он может быть? Не столько таится в здешних лесах единорогов, чтобы набредать на них по два за неделю. Нет, Она знала точно. Здесь живет один-единственный. Тот, что принадлежал исключительно Ей. Только вот что с ним произошло?
Глаза зверя вспыхнули красновато-закатными отблесками. Злыми. Пронизывающими. Шерсть вздыбилась и обвисла спутанными клочьями. В порыве неизъяснимого гнева золоторогий прыгнул чуть ли не выше легендарного Сивки-Бурки и унесся в густой подлесок, оставив донельзя удивленную повелительницу на поляне.
Она несмело подошла к переплетенным ветвям кустов. Кареглазый не исчез. Он пасся в отдалении, погрузив свою морду в высокую траву. Отсюда казалось, что гордый зверь сгорбился и посерел, что стал меньше ростом, что стройные ноги превратились в нелепые загогулины. Хвост нервно хлестал по бокам, окутанным вечерними тенями. Почему, почему он не подпускает ее? Или… быть может старые легенды не лгут?
Но ведь… ничего же не изменилось! Мир не рухнул. Она осталась точно такой же. Она не стала ни хуже, ни грязнее. Неужели он не мог разделить ее новое счастье? Это совершенно невозможно понять — почему?
Ну нет, старые легенды пускай остаются старыми легендами, а реальная жизнь — реалиями. Все течет, все меняется и то, что раньше казалось заповедными нерушимыми истинами, теперь выглядит всего лишь как нелепое, никем не соблюдаемое правило. Смешное. Неуместное. Ведь главное — это душа, а она только раскрасилась новой, яркой радугой. Она подойдет и объяснит. Да и объяснять не понадобится. Одно ласковое прикосновение, и он поймет сам, что все его страхи и недовольства не стоят самой маленькой монетки, самой иссохшей травинки посреди зеленого луга.