Козлы
Шрифт:
Я хотела спросить, какой фильм, интересно же. Но Твердолобый встрял, только я рот успела открыть:
— Там выясним, подходите ли вы, Елизавета.
Глаза у него в тот момент были совершенно сумасшедшие.
Огромный холст афиши кинотеатра «Русь» изображал квадратномордого мужика, перечеркнутого наискось оранжевой надписью «Крепкий орешек». Нижнюю часть букв и тела человекообразного монстра закрывали аккуратно расклеенные в ряд бумажные черно-белые интеллигентные плакаты.
«КУЗЬМИЧ, потомственный подольский колдун. Лечение болезней, снятие порчи и
На второй слева афише воздевшему руки святому человеку пририсовали изогнутую саблю и торчащие в стороны усы поверх настоящих. На художества хулиганов, надругавшихся над соседним плакатом, Твердовский предпочел не смотреть.
У девицы могла оказаться черная аура, нечистая карма или что-нибудь похуже… слава Богу, он вовремя вспомнил вчера об этом, несмотря на головную боль. Сегодня, кстати, голова уже отпустила, но Василий Ильич все равно чувствовал себя совершенно разбитым. Сейчас, когда до сеанса оставались считанные минуты, он ощутил знакомое покалывание в ладонях: нетерпеливо и самопроизвольно открывались каналы, жаждущие принять поток свежей космической энергии. Скорее бы!.. он снова взглянул на часы.
Студентки — её имя вылетело из головы — до сих пор не было, хотя он назвал ей конкретное время: девятнадцать ноль-ноль. Это раздражало: Твердовский не выносил малейшей непунктуальности. Впрочем, по приезде в Мысовку он собирался сразу же сдать девушку на руки матери, а уж мама способна в кратчайшие сроки вышколить кого угодно. Во всяком случае, его, Василия, это уже не будет касаться. Главное — проверить её на тьму-свет, кармическую чистоту и по прочим параметрам, что может квалифицировано проделать только Кузьмич. Собственно, ради этого и пришлось нанимать домработницу здесь, в столице, — хотя на месте было бы, наверное, и проще, и дешевле.
Тем временем народу прибывало. При входе в кинотеатр двое бородатых Кузьмичевых послушников радушно встречали вновь прибывших, изымали у некоторых фотоаппараты, диктофоны и прочее бесовское снаряжение, а затем подробно рассказывали, как пройти в зал, где состоится сеанс. Хотя большинство посетителей были здесь не впервые — некоторых Твердовский даже знал в лицо. Наплыв знакомых лиц слегка обеспокоил его: многие из них, скорее всего, захотят после сеанса индивидуально пообщаться с Кузьмичем, возникнет очередь… А вдруг святой человек, энергетически обессилев, примет лишь часть желающих? Такое случалось. Озабоченный, Василий Ильич вынул бумажник и, заглянув в большое отделение, на глаз оценил его содержимое. Чтобы оказаться в начале очереди, надо будет сделать пожертвование сверх обычных двадцати пяти долларов…
Он поднял глаза — и увидел её.
Бессмысленно озираясь по сторонам, девица стояла у толстой тумбы, сплошь заклеенной изображениями Крепкого орешка и прочей непотребщины, через дорогу от кинотеатра. Создавалось впечатление, что пришла студентка уже достаточно давно. Указание ей было дано совершенно однозначное: «у входа возле афиш», — Твердовскому и в голову не приходило, что его можно так нелепо истолковать. Теперь придется переходить улицу — не махать же призывно руками и не кричать же во весь голос… к тому же он не помнил, как её зовут.
Юбка на ней была вызывающе короткая, а губы — малиновые, как спелый арбуз.
Все тело протестующе застонало, когда он двинулся прочь от места, где находился святой человек и прихожане уже рассаживались в преддверии сеанса. Теперь лучшие места, конечно, окажутся заняты. А если между ним, Василием, и Кузьмичем стихийно образуется стена темных астралов, способных аккумулировать и перехватывать энергию?! Он ускорил шаги и, почти подбежав к девице, рванул её за руку:
— Идемте! Уже пять минут восьмого!!
Она вскрикнула — тонко и приглушенно. Видимо, не заметила, как он подходил, и по-настоящему перепугалась, мимоходом сообразил Твердовский. Его пальцы охватывали влажную горячую кожу чуть ниже локтя — осознав это, доцент с брезгливостью отдернул руку. Девица шарахнулась — посреди проезжей части; пронзительно взвизгнули тормоза автомобиля.
Все это не имело значения!..
Успокоился Василий Ильич только тогда, когда послушники при входе приветливо сообщили, что Кузьмич задерживается, зал пока закрыт, но можно проходить в вестибюль, где, кстати, продается соответствующая литература. Всю литературу Твердовский приобрел уже давно. Его внимание переключилось на студентку.
— Сотрите это безобразие, — негромко бросил он и спохватился, всего на несколько сантиметров не донеся обвиняющий палец до её раскрашенных губ. Вы пришли на сеанс к святому человеку, а одеты, как…
— Но я же не знала! — решительно отозвалась девица, и Твердовский вздрогнул: до сих пор она удачно изображала совершенно бессловесное существо. — Я думала, мы идем в кино, вы же сказали, что в кино. Я и оделась, как в кино, мне же никто не говорил про вашего святого, про какой-то сеанс. А что это будет? Тот колдун, да? Что плакатики висят? А вы…
О чем она спрашивала еще, он не слышал. Из боковой двери показалась приземистая бабулька с красной повязкой поверх рукава вязаной кофты и неторопливо засеменила ко входу в зал. Там, где кончался вязаный рукав, мирно позвякивали ключи.
Стараясь не совершать резких движений, — зачем привлекать внимание? Василий Ильич пристроился в хвост за престарелой ключницей. На девицу он не оглянулся, уверенный, что у той хватит ума держаться рядом. Впрочем, сейчас это было не суть важно. Нетерпение захлестнуло щекотной волной, открытые энергетические каналы на ладонях горели огнем. За дощатой дверью с надписью «голубой зал» отчетливо слышалось негромкое покашливание Кузьмича, готового начать сеанс.
Рассеявшиеся по вестибюлю небольшими группками посетители сообразили, наконец, что зал открывают, и разношерстной ордой рванулись ко входу. Создалась толчея; вскрикнула какая-то женщина; Твердовскому наступили на ногу. Бабушка с ключами явственно пробормотала «свят-свят-свят» и отступила вбок, спрятавшись за приоткрытой створкой.
Несколько человек, уверенно работая локтями, проникли в зал раньше Твердовского, но его любимое место оставалось свободным. Во втором ряду, почти посередине, под номером восемь, — восьмерка была его числом. Не успел он сесть, как оказались занятыми и места справа и слева. Второй ряд, в отличие от первого, любили многие.