Краденое солнце
Шрифт:
– Базиль Оскура, – Бача поклонилась, как настоящий испанский гранд, взмахнув шляпой, и Паливец рассмеялся:
– Гишпанец? Ну, силен ты, Герка! Пойдемте, гости, рассажу вас, как раз за одним столом у меня только двое. Только не взыщите, спектакль сегодня у нас…
Паливец поманил их за собою. В гостиной, где никто в карты не играл, зато девица бойко бренчала на клавикордах, полукругом стоял народ – два купчины, две девочки и прапор – и все с интересом наблюдали «спектакль». Возле клавикордов, опираясь на них рукою, возвышалась, покачиваясь, пьяная в дымину белокурая бестия со свежей отметиной от канделябра на лбу. Бестия пела. Со лба стекала певуну на лицо тонкая струйка крови, волосы стояли копной, как нимб над мадонной, и в мертвенные, стеклянные глаза словно гляделся дьявол. Хорош, мерзавец… Певец помогал себе петь, дирижируя холеной изящной лапкой – Бача только по лапке с перстнями его и узнала. Надменный миллионщик из губернаторского номера.
«Universelle grosse Liebе… mein magisches Spielzeug in der Leere…»
– Вот-вот уберем-с, – посулил гостям Паливец.
Бача невольно – все же нужно ей было спать ложиться, а не идти играть – засмотрелась на поющего «миллионщика». Встала к нему в опасной близости. Забыла от усталости, какое действие ее испанская красота в мужской ипостаси производит на некоторых содомитов. Пьяный певец остановил на глазастом темноволосом кавалере свой жуткий стеклянный взор, качнулся, не переставая горланить, и сделал дерзкое поползновение. То ли обнять, то ли вовсе одарить поцелуем. Он весь подался навстречу, так и прянул – к сказочному красавцу, и даже успел уже дотронуться до рукава, и почти коснулся губами волос…Принц Гера не растерялся, осадил наглеца – пятернею в лоб:
– Ишь, разгубастился! Миллионщик сраный, – и за руку увел оцепеневшую Бачу в соседний зал.
– Уберем-с, – пообещал еще раз Паливец. К дебоширу спешил уже молодчик в русском платье, закатывая рукава. «Миллионщик» стоял с потерянным видом, больше не пел, провожал алчным взглядом исчезающего в соседнем зале красавца.
В другом зале играли в «двадцать и один», Бача еще подивилась утонченности волковысских вкусов. Паливец усадил их за стол к двум другим игрокам и умчался разбираться с певцом-дебоширом. Как только начали раскидывать колоду на старшую карту, и банкир – Бача сидела от него слева, и у нее выходила последняя рука – дал ей срезать и раздал карты – все, кавалер Базиль Оскура проснулся. Кончились и усталость, и сонливость, глаза открылись и вовсю следили за игрой. Так старый, больной актер, как только загримируется и шагнет на сцену, забывает о своих болезнях и несчастьях, играет, бедняга, до самого антракта, и уж в антракте – помрет. Так и Бача играла, вернее, играл за нее красавец Базиль Оскура, и опять, стервец, остался в хороших плюсах. У принца Геры аж глаза раскрылись – кого привел он с собою за стол. Сам Герасим Василич свой ночной заработок продул. Продулся, засобирался, и Баче пришлось вставать из-за стола вместе с ним, чтобы вместе и дойти до гостиницы.
– И все в Гишпании вашей так играют? – интересовался усатый Паливец, провожая гостей. В сенях здоровяк в русском платье подал Баче ее шляпу, а Герасим Василич спросил у него:
– Что, Петруха, выдворил немца? Того, что песни пел?
– Сам он ушел, с солдатом под ручку, – отвечал честный малый, и от смущения зарделся.
– Universelle grosse Liebе, не кот начхал, – прокомментировал ехидно Герасим Василич. Они с Бачей вышли на темную улицу, и принц тут же спросил:
– И где ты так играть выучился? Правда, что ли, в Гишпании своей?
– Гувернер выучил, когда математику мне преподавал, – соврала Бача и зевнула, – А ты, Герасим Василич, – отчего ты зовешь себя герцогским сыном?
– Думаешь, вру? Мать моя была камеристкой у супруги его светлости, а герцог был господин любознательный, ни одной новой юбки не пропускал. Так я на свет и появился…
– А разве герцог – Василий? – удивилась Бача, – Он же вроде немец.
– Отчим мой Василий, – усмехнулся принц и сверкнул на Бачу в темноте своими веселыми глазами, – Вот в карете поедем – я тебе все и расскажу. Ты же богат теперь, наймешь карету? А я с тобою прокачусь до Варшавы, тебе же до Варшавы ехать?
– До Вены.
– Дотуда мне не надо. А до Варшавы доеду с тобою, если против не будешь.
– Вдвоем веселее, – согласилась Бача, – И от разбойников безопаснее.
Они подошли к гостинице, сонный слуга впустил их, и счастливые игроки поднялись наверх, в свои покои. У Бачи сил уже не осталось на рефлексию и сожаления – она упала на кровать, не раздеваясь и не снимая сапог, и уснула. Выигрыш спрятан был в ее наряде так хорошо, что и захоти принц в изгнании его стащить – руки бы не достали. Впрочем, принц и не думал покушаться на Бачин выигрыш. Когда шли они по коридору, он разглядел приоткрытую дверь губернаторского номера, в котором не было света. «Вот к кому в гости стоит наведаться» – рассудил Герасим Василич. Он справедливо полагал, что соседушка-миллионщик еще гуляет где-то в обнимку со случайным своим солдатом, а номер с миллионами в нем – стоит открыт. Сам бог велел. Герасим Василич подошел к подоконнику, откинул салфетку с припасов, доел пирог, допил выдохшееся за ночь пиво, и оглянулся на мирно сопящего во сне соседа.
– Вот и спи, красавчик, – прошептал он тихо, – а я погуляю.
Герасим Василич выскользнул за дверь, прокрался, озираясь, по коридору до губернаторской двери и текуче скользнул в номер. В номере, озаренном луною, все вещи были хаотически разбросаны, словно воры здесь уже побывали, и явственно пахло перегаром. Принц-грабитель собрался было удрать, но пригляделся – на роскошной губернаторской, с бомбошками и пологом, кровати, лежало безжизненное тело и, судя по всему, вполне себе мирно почивало. Герасим Василич прокрался по комнате – раскрытый багаж манил его несказанно. Герр Диглер еще в заведении Паливца был пьян в дымину – сейчас он, похоже, и вовсе спал мертвым сном, и вряд ли даже нападение гусарского эскадрона способно было его пробудить. Цель была совсем близка, и принц воров протянул уже руку к ближайшему из саквояжей – от кровати послышался то ли лязг, то ли клацанье. Герасим Василич повернул голову и взглянул на кровать, и на человека на ней – с нового ракурса. Ужас сковал горе-грабителя. У лежащего на кровати было словно два раскрытых рта – один там, где у всех, и один пониже, на шее. Собственно, человек на кровати вовсе не был миллионщиком Диглером, был он здоровее и темнее, и лунный свет позволял разглядеть его расстегнутую солдатскую форму, и закрученные темные усы, и раскрытые мертвые глаза. Лязг повторился – шел он от ножки кровати. Постоялец губернаторского номера, певец и миллионщик Диглер, сидел на полу возле кровати, совсем как недавно испанец Оскура. Он так же прислонялся спиной к столбику кровати и так же обхватывал бледной тонкой рукой колени – матово-белые в свете луны. Герасим Василич решил было, что лязгают зубы, но пригляделся – на господине Диглере был атласный шлафрок, раскрытый, и под ним из одежды – лишь странный набедренный пояс, вроде тех, что носят цирюльники, и на поясе том рядочком висели бритвы, и одну из них, белую и блестящую, Диглер держал в руке. Она и лязгала у него, складываясь и раскрываясь – он машинально ею играл. Диглер следил за воришкой своим странным стеклянным взглядом – без страха, без гнева, без любопытства. Герасим Василич еще подивился – как он сослепу не заметил его, душегуба проклятого, возле кровати, и как проглядел лужу черной крови, налившуюся на пол из перерезанного горла.
– Уже уходишь? – спросил Диглер у гостя ласковым шепотом.
– Желаете, чтоб остался? – нашелся бестрепетный Герасим Василич. Ужас его прошел, он понял постепенно, что случилось в губернаторском номере и почему, и догадался, что миллионщик-душегубец сейчас боится еще больше его самого, и вряд ли позволит воришке уйти из номера живым. Но бесстрашная, гениальная идея забрезжила в голове принца-грабителя, и он удержал мертвящий взгляд своего собеседника, указал на тело на кровати и как ни в чем не бывало вопросил:
– Он же больше не нужен вам, ваша милость? Правда ведь, не нужен?
Черный лоа и белый табак
Бача проснулась оттого, что ее трясли. Спросонья пригрезились ей гайдуки Безумного Фрици, настигшие жертву в гостинице Волковыска.
– Вставай, красавчик! – звал Гера Копчик, – В карете высписся! Дело есть, срочное, на миллион!
Бача открыла глаза. За окном чуть светало, Гера стоял над нею с огарком в руке и манил:
– Пойдем со мной, в губернаторский, помощь твоя нужна.
– Что случилось? – зевнула Бача.
– Фон Диглер, певун наш, солдата ночью до смерти отлюбил, теперь, как с твоим товарищем – повезем его к лекарю, за город. Солдата, само собой. Я за телегой, а ты с убивцем посиди, чтоб он не дурил.
– Вот радость-то, – Бача встала с постели, потянулась и пошла за своим принцем – по большей части из любопытства. Зловещий певец, тянувшийся к ней с поцелуями в заведении Паливца, вдруг оказался еще и убийцей. Забавно. Бача в тот момент рассуждала, сама того не ведая, почти как Герасим Василич. Беги – сердце подскажет тебе, куда бежать, ты только беги.