Краем глаза
Шрифт:
— Ваша жена знает, какая она счастливая женщина?
— Будь у меня жена, она не чувствовала бы себя счастливой. Я не из тех, кому нужна жена, дорогая.
— Значит, в вашей жизни есть мужчина?
— Один и тот же на протяжении восемнадцати лет.
— Восемнадцать лет. Тогда он должен знать, какой он счастливчик.
— Я говорю ему об этом как минимум дважды в день. Целестина вышла из такси, постояла перед входом в галерею. Ноги у нее подгибались, словно у новорожденного теленка.
В витрине висел огромный постер. Ей показалось, что он стал больше. Своими размерами он просто требовал от критиков размазать
Взглянув на свою фотографию, она почувствовала, что краснеет. Она надеялась, что никто из пешеходов, проходящих мимо галереи между ней и витриной, не узнает ее. О чем только она думала? Крикливая, бросающаяся в глаза шляпа славы совершенно ей не шла. Она — дочь священника из Спрюс-Хиллз, штат Орегон, ей куда удобнее в обычной бейсболке.
Два из ее самых больших полотен красовались в витрине, подсвеченные маленькими лампочками. Завораживающие. Ужасные. Прекрасные. Отвратительные.
Ей было бы гораздо легче, если бы на открытие выставки приехали родители. Они и собирались прибыть в Сан-Франциско этим утром, но прошлым вечером умер прихожанин и близкий друг семьи. В таких случаях обязанности священника и его жены перед паствой выходили на первый план.
Она прочитала вслух название выставки: «Этот знаменательный день».
Глубоко вдохнула. Вскинула голову, расправила плечи и распахнула дверь, за которой ее ждала новая жизнь.
Глава 66
Каин Младший бродил среди филистимлян, в серой стране ортодоксов, выискивая одно, хотя бы одно отталкивающее полотно, но находя только приятные глазу красоты. Он жаждал настоящего искусства, эмоционального водоворота отчаяния и отвращения, а видел лишь веру, надежду и любовь. И окружали его люди, которым в этот холодный январский вечер нравилось решительно все, от картин до канапе, люди, которые за всю свою жизнь ни разу не размышляли о неизбежности ядерного пожара еще до конца текущего десятилетия. Эти люди, в отличие от истинных интеллектуалов, слишком много улыбались, и он чувствовал себя более одиноким, чем ослепленный Самсон, закованный в цепи в Газе.
Младший не собирался заходить в галерею. Ни один из его знакомых не пошел бы на этот вернисаж, если только, спасибо наркотикам или спиртному, не оказался бы в том состоянии, когда утром совершенно не помнишь, где и с кем был вечером, поэтому он не боялся, что его узнают или запомнят. Но все равно светиться не хотелось. Если маленький Бартоломью, а то и сама художница умрут в эту ночь, полиция, в привычной ей паранойе, захочет связать выставку и убийства, а потому попытается найти и допросить каждого из присутствующих в галерее.
Кроме того, он не числился в списке покупателей «Галереи Гринбаум» и, соответственно, не получил приглашения на вернисаж.
В тех галереях, куда он ходил на вернисажи, без приглашений не пускали на порог. Но даже с приглашением тебя могли выпроводить, если ты не проходил фейс-контроль. По строгости он не уступал тому, что действовал в самых модных танц-клубах. Собственно, вышибалы и в лучших авангардных галереях,
Младший неспешно вышагивал вдоль витрин, разглядывая две выставленные картины Целестины Уайт, ужасаясь их красотой, когда открылась дверь и сотрудник галереи пригласил его войти. От него не потребовали приглашение, не заставили пройти фейс-контроль. Не стояли у двери и вышибалы. Такая доступность являлась прямым доказательством, если оно кому-то требовалось, того, что выставленные полотна не имели никакого отношения к настоящему искусству.
Презрев осторожность, Младший вошел в галерею по причине, которая заставляет утонченного любителя оперы раз в десять лет посещать концерт музыки в стиле кантри: чтобы убедиться в превосходстве собственного вкуса и с улыбкой на устах послушать то, что чернь принимает за музыку.
Целестину Уайт окружала толпа пьющих шампанское, жующих канапе буржуа, которые, будь у них меньше денег, покупали бы ее акварели.
Из справедливости Младший отметил, что своей красотой она привлекла бы не меньше внимания даже на выставке настоящих художников. Младший понимал, что шансы добраться до маленького засранца и не убить при этом Целестину невелики, но, при удаче, если Целестина не догадается, кто расправился с Бартоломью, он мог бы попытаться узнать, хороша ли она в постели и не годится ли на роль подруги сердца.
Младший обошел выставку, стараясь не выдать своего отвращения, а потом попытался подобраться поближе к Целестине Уайт, чтобы слышать, что она говорит, не показывая вида, что его интересуют ее слова.
Она как раз объясняла, что название выставки взято из проповеди ее отца, которая прозвучала в еженедельной национальной радиопрограмме три года тому назад. Программе не религиозной, скорее философской, связанной с поиском смысла жизни, но иногда приглашающей и священников. Программа выходила в эфир двадцать лет, но ни одна передача не вызвала такой активной реакции слушателей, как проповедь отца. Так что три недели спустя ее повторили, выполняя их многочисленные просьбы.
Помня о том, что название выставки показалось ему знакомым, как только он взглянул на вывешенную в витрине галереи афишу, Младший еще больше укрепился в мысли, что именно первый вариант этой проповеди служил музыкальным фоном в тот вечер страсти с Серафимой. Он не мог вспомнить ни слова, не знал, что так тронуло радиоаудиторию, но сие не означало, что философские осмысления ему не по зубам. Просто его отвлекало эротическое совершенство тела юной Серафимы. Желание проявить себя перед ней во всей красе так захватило, что он не запомнил бы ни слова, даже если бы рядом с кроватью сидел сам Цезарь Зедд и со свойственным ему блеском рассуждал о человеческой сущности.
Скорее всего пассажи преподобного Уайта были переполнены сентиментальностью и иррациональным оптимизмом, которых с избытком хватало в картинах дочери, поэтому Младший не стремился узнать название радиопрограммы, чтобы обратиться туда с просьбой прислать запись проповеди.
Он уже собрался отправиться на поиски канапе, когда кто-то из гостей, разговаривавших с дочерью священника, упомянул Бартоломью. Ухо Младшего выхватило из вопроса только имя.
— О, да, — ответила Целестина Уайт, — каждый день. Сейчас я работаю над несколькими картинами, на которые меня вдохновил Бартоломью.