Краем глаза
Шрифт:
Как выяснилось, Серафима действительно оказалась девственницей. Младшего это только распалило. Так же как мысль о том, что он овладеет ею в доме ее родителей… более того, в доме приходского священника.
На этом его везение не закончилось: он смог вкушать прелести девушки под голос ее отца, что возбуждало сверх всякой меры. Когда Младший позвонил в дверь, Серафима сидела в своей комнате, слушала магнитофонную запись проповеди, которую готовил ее отец. Преподобный обычно надиктовывал первый вариант, который потом дочь записывала на бумаге. Три часа Младший без устали долбил ее под отцовский голос. «Присутствие» священника действовало как стимулятор и толкало на эротические новации. И когда Младший насытился, Серафима прошла с ним полный курс сексуального образования. Ни один мужчина уже ничему не мог ее научить.
Она сопротивлялась, плакала, притворялась, что ей противно, пыталась имитировать стыдливость, клялась, что сдаст его полиции. Другой мужчина, не столь разбирающийся в психологии женщин, как Младший, мог бы подумать, что девушка действительно сопротивляется, действительно обвиняет его в насилии. Другой мужчина мог бы даже дать задний ход, но Младшего Серафима провести не могла.
Удовлетворенная, она хотела иметь оправдание для того, чтобы и дальше обманывать себя, верить, что она не шлюха, что она — жертва. На самом-то деле она никому не хотела говорить о том, что он с ней выделывал. Вместо этого она просила его, пусть не в лоб, но безусловно просила, дать ей повод сохранить в тайне их сексуальный секрет, предлог для того, чтобы и дальше притворяться, что она не напрашивалась на его визит и все, за этим последовавшее.
Поскольку он искренне любил женщин и ему хотелось во всем следовать их желаниям, Младший и тут пошел ей навстречу, красочно описав, как будет он мстить, если Серафима скажет кому-нибудь о том, чем они тут занимались. Князь Влад, обожавший усаживать своих пленников на колы, исторический прототип Дракулы Брэма Стокера, — спасибо тебе, клуб «Книга месяца», — не мог бы придумать более страшных пыток и мучений, чем те, которые, по словам Младшего, ждали священника, его жену и саму Серафиму. Ему страшно нравилось притворяться, что он запугивает девушку, и он видел, что и ей в равной степени нравится притворяться, будто она принимает его угрозу за чистую монету.
К словам он добавил несколько тумаков по тем местам, где синяки не будут видны, на животе и груди, а потом отправился к Наоми, на которой женился чуть меньше пяти месяцев тому назад.
К удивлению Младшего, когда Наоми проявила интерес к любовным утехам, он без труда выполнил супружеский долг. Хотя ему казалось, что весь его запал остался в доме преподобного Гаррисона Уайта.
Разумеется, он любил Наоми и никогда не мог ей отказать. В ту ночь он был особенно нежен с ней, а если бы знал, что менее чем через год судьба навсегда разлучит их, был бы еще нежнее.
Младший все стоял у могилы Серафимы, вырывающееся из его груди дыхание клубилось вокруг него в стылом ночном воздухе, словно он превратился в дракона.
Занимал его один вопрос: заговорила ли девушка?
Естественно, она жаждала получить все, что он ей дал, но, возможно, не желая признаться в этом себе самой, она все более поддавалась нарастающему чувству вины, пока окончательно не убедила себя, что ее таки изнасиловали. Психопатическая маленькая сучка.
Может, этим и объясняется, почему, в отличие от остальных, Томас Ванадий заподозрил Младшего в убийстве жены?
Если детектив верил, что Серафиму изнасиловали, естественное желание отомстить за дочь друга могло заставить его четыре дня так безжалостно давить на Младшего.
Но… пожалуй, что нет. Если бы Серафима сказала, что ее изнасиловали, полиция в считанные минуты появилась бы на пороге дома Младшего с ордером на арест. А то, что у них не было доказательств, не имело никакого значения. В этот век глубокой симпатии к тем, кто ранее жестоко притеснялся, слово несовершеннолетней негритянки имело бы куда больший вес, чем безупречная репутация Младшего и его уверения в том, что никакого преступления он не совершал.
Ванадий, конечно же, понятия не имел о том, что связывало Младшего и Серафиму Уайт. А теперь девушка уже никогда не заговорит.
Младший вспомнил точные слова детектива: «Говорят, она погибла в дорожно-транспортном происшествии». Говорят…
Как обычно, Ванадий все пробубнил на одной ноте, никак не выделив первое слово. Однако Младший чувствовал, что у детектива возникли сомнения в причине смерти девушки.
А может быть, любая смерть в результате несчастного случая казалась Ванадию подозрительной. И в навязчивом преследовании Младшего для него не было ничего необычного. После многих лет, отданных расследованию убийств, после многих встреч с исходящим от человека злом он, возможно, стал мизантропом и параноиком.
Младший мог разве что пожалеть этого грустного, приземистого, не ведающего душевного покоя детектива, рассудок которого повредился долгими годами службы обществу.
Вот тут светлую сторону искать не пришлось. Если среди копов и прокуроров у Ванадия репутация параноика, гоняющегося не за настоящими преступниками, а за фантомами, мало кто согласится с ним в том, что Наоми убили. Если каждая смерть выглядит для него подозрительной, он быстро потеряет интерес к Младшему и переключится на другого бедолагу, начнет с той же энергией выдавливать из него признание в убийстве.
И если он обратит эту энергию на поиски убийцы Серафимы, девушка даже после смерти окажет ему, Младшему, немалую услугу. Как бы она ни умерла, в ДТП или нет, уж к ее-то смерти Младший не имел абсолютно никакого отношения.
Постепенно к нему вернулось спокойствие. Клубы пара уступили место маленьким облачкам, которые испарялись в двух дюймах от губ.
Прочитав даты на надгробии, он увидел, что дочь священника умерла седьмого января, через день после падения Наоми с пожарной вышки. На тот день у Младшего было железное алиби.
Он выключил фонарик, несколько мгновений постоял, прощаясь с Серафимой. Такая нежная, такая невинная, с такой великолепной фигурой.
Грусть сжала ему сердце, но он не заплакал.
Если бы их отношения не ограничивались одним вечером страсти, если бы они не жили в двух разных мирах, если б она не была несовершеннолетней и связь с ней не грозила длительным тюремным сроком, тогда, возможно, они могли бы не скрывать свою близость и ее смерть поразила бы его в самое сердце.
Призрачный серп бледного света подрагивал на черном граните.