Крамола. Книга 2
Шрифт:
— Может быть, это и есть Леса? — шептала она ночью. — Ты приглядись, разве здесь нет Гармонии? Пусть будут морозы, пусть короткое лето и нет яблок, зато как чисто и покойно среди этих людей.
Кержаки приглядывались к ним, прислушивались, о чем и как Андрей говорит и думает, а когда чуть отпустил весенний паводок и зазимовавшие гости собрались в дорогу, Наставник предложил остаться в общине. Тогда Андрей рассказал ему о том, что ходит по свету и ищет Леса, где есть Гармония человека и природы, где круглый год тепло и зреют яблоки.
— Ты ищешь легкой жизни? — спросил Наставник. — Но ее не бывает.
— Я ищу место, где есть только Мир, Труд и Любовь, — сказал Андрей.
— Оставайся
— Не могу, пойду искать дальше.
Наставник задумался и покачал головой.
— Я тогда догадываюсь, что ты ищешь… Только зря жену и сына намытаришь в дороге, не ходи. Мы вот уже двести лет ищем и найти не можем. По-нашему, не Лесами зовется то место, а Беловодьем. Не ходи, всю жизнь проищешь — когда жить?
Все-таки они собрались, надели котомки, посадили Ивана в берестяную зыбку, приспособленную на шее, как лоток коробейника, и, раскланявшись с кержаками, пошли своей дорогой. Наставник отправился проводить за околицу и, когда прощались с ним, услышали его последнее слово:
— Коли найдешь, коли увидишь Беловодье — кликни нас. Пошли весточку, вспомни о нас!
И снова они шли, пересекая речки и удерживаясь от соблазна двинуться вдоль них, чтобы выйти к жилью: Любушка вынашивала второго ребенка.
Они уже привыкли к бродячьей жизни, и то, что было когда-то неудобством и вызывало страх перед будущим, стало естественным, и каждый новый шалаш казался родным домом. А с утра начиналась дорога и вместе с ней обновленная неведомыми местами жизнь. И, укладываясь на ночлег, они уже мечтали, как пойдут завтра и весь день будет снова чудиться впереди запах яблок. Сын Иван будет сидеть в зыбке, лупать на мир глазенками, играть белыми камешками и сосновыми шишками. Вечером они искупают его в речке или родниковой воде, обрядят в чистую холщовую рубашку, посадят на траве и будут забавляться с ним, пока не придет ночь.
В середине лета они неожиданно набрели на теплый ключ. Андрей осмотрелся и начал узнавать места.
— Если мы пройдем немного в эту сторону, — сказал он, — будет поле.
Они прошли немного и в самом деле увидели поле, засеянное рожью.
— Дальше будет дорога, — предсказал Андрей. — Затем луга.
И правда, впереди оказалась зарастающая дорога, потом потянулись большие чистые луга, на которых, выстроившись птичьим косяком, мужики косили траву.
— Леса! Это Леса! — воскликнула Любушка. — Смотри, Ваня, мы наконец-то пришли! Папа привел нас в Леса!
— Я привел вас, — сказал Андрей. — Дальше идти некуда. Если есть на свете Леса — вот они…
Вдруг он увидел, как от опушки леса к ним идет женщина и, не разглядев еще лица, узнал ее. Холщовое полотно длинного подола пригибало траву, расплетенная коса была вровень с подолом…
— Кто это? Кто? — спрашивала Любушка, прижимая к себе сына. — Почему она так смотрит на нас?
— Здравствуй, Андрей, — тихо сказала Альбина Мамухина и поклонилась. — Не ждала я тебя… Не должен был ты прийти. Опять судьбу обманул. А день-то какой нынче — знаешь ли?
Тот день был Днем Ивана Купалы…
13. В год 1920…
Березино горело смрадным, дымным огнем. Весенний низовой ветер раздувал пожар, гнал его по травам от избы к избе, переносил в разные концы сверкающими углями и мелкими головнями. Гул, подобный гулу весенней воды в Кровавом овраге, поднимался над селом вместе с дымом и на ветреных крыльях уносился в небо.
Тем временем бойцы внутренней охраны уже пришли пешим строем в село Свободное, сделали привал и, запалив факелы, стали поджигать крайние богатые дома. Свободное было пустое: республика была на казарменном положении, и все люди, расписанные по частям и взводам ополчения, жили в Березине. Соседнее село держали на всякий случай, если придется отойти для стратегического маневра и последующего сокрушительного удара по неприятелю. Правда, оставался там свободненский книгочей Елизар, не пожелавший вступить в Республику, а затем отвергнутый ею, как склонный к буржуазным привычкам и предрассудкам. Книгочея под страхом казни обязали охранять постройки. Когда красные бойцы запалили Свободное, Елизар выскочил из своей избы и попытался остановить поджигателей. Его и слушать не стали. Елизар взял в руки Евангелие и, воздев его над головой, пошел на лиходеев. Над ним сначала смеялись, но потом связали на всякий случай и, когда село разгорелось как следует, увели в Березино.
Там же полыхало так, что огонь из домов вырывался какой-то белый, и было больно смотреть на него. И напротив, дым поднимался черный, как сажа, тянулся в небо и марал белые облака.
И никто не тушил этого пожара.
Оглушенные взрывами снарядов, контуженные, иссеченные и ослепленные землей, солдаты Партизанской Республики, будто сонные, зачарованно бродили среди пылающих домов. Ходячих осталось немного, десятка три. Остальные либо умирали от ран на засеке и по лесу, либо уже умерли под пулеметным и артиллерийским огнем. Бабы с грудничками на руках и гроздьями цепляющихся за подолы ребятишек метались вокруг огня, и долгий крик, вплетаясь в дым и гул пожара, оглашал пространство:
— Мамочки, мамочки, ма-мо-чки-и!!!
И не было в тот час ни одной души в батальоне карателей, которая содрогнулась бы от творящегося вокруг убийства. Объявленная вне закона Республика Мамухина уже была давно приговорена как логово бандитов и головорезов, поэтому бойцы внутренней охраны как бы задним числом вершили то, что уже свершилось и не подлежало обжалованию. Заняв пылающее село, они сгоняли на площадь остатки армии мировой революции. Если где возникало сопротивление и враг не сдавался — его уничтожали. Специальная команда собирала брошенные винтовки и шашки, пихала в огонь деревянные, окованные обручами пушки, а также другой трофей в виде скота, крестьянской утвари и хлеба. Все это никому уже не могло понадобиться в Березине, ибо живых людей уже не существовало, как, впрочем, и самого села. Остатки воинства в прожженных гимнастерках и окровавленном тряпье сидели возле церкви, под стенами пылающих недостроенных казарм, где недавно еще маршировали парадным шагом, и затравленно поглядывали на бдительную охрану. Фактически они еще были живы, но их тоже не существовало.
То, что вчера еще казалось реальностью, имело плоть и кровь, сегодня превратилось в мир призраков. И каратели, добивая обреченных людей, не брали греха на душу, поскольку уподобились разящим Ангелам при Страшном Суде: великое торжество овладело бойцами.
Каким-то чудом пожар не перекинулся на церковь, и она оставалась единственным целым сооружением, воздвигнутым руками человека.
Михаил Березин бродил среди дымного пожарища, доставал раненых и вытаскивал на улицу. Некоторых бинтовал и останавливал кровь чем придется, а чаще констатировал смерть. Несколько раз бойцы внутренней охраны хватали его, чтобы утащить на площадь, однако отпускали, видя его занятие. Как только мимо пробегали вооруженные люди, Михаил немедленно останавливался и поднимал руки высоко вверх. За это его перестали трогать. Когда он собрал всех раненых и уложил их вдоль улицы, то стал ходить из конца в конец ее, заново перевязывая раны и подкладывая под лежащих то доски, то сорванные калитки и двери, чтобы не оставлять на холодной земле. Получился длинный, во все село, госпиталь. Он ходил и как сумасшедший твердил одно и то же слово: